Нина с Анной Максимовной шли к Александру Александровичу поздравить его с переменой фамилии.
Анна Максимовна была в приподнятом настроении. После откровенного разговора с Ниной, после собственного признания в ревности, после мучительных минут стыда в душе царила радость. Она сама себе казалась сейчас веселой девчонкой, готовой дурачиться и шутить. Анна Максимовна первая подошла к двери, постучала:
— Здесь живет Александр Александрович Богодухов?!
Никто не отозвался.
Она постучала еще громче:
— Товарищ Богодухов! К вам гости!
Нина смущенно отвела глаза от двери, понюхала цветы.
— Можно к вам, Александр Александрович? — спросила Анна Максимовна, для смелости потрогала медальон на груди и, на две пуговицы расстегнув пальто, кивнула Нине: «Войдем!»
Они вступили в тишину квартиры. В коридоре под линялым зеркалом на тумбочке белело блюдце с окурками. Зимнее пальто висело все там же. Одиночеством и запустением повеяло снова на Нину. Точно ничего не сдвинулось с места за тот долгий-долгий срок. Неужели ничего? Дощатый пол так же затоптан. Но дверь в комнату распахнута.
— Можно, Александр Александрович?! — шепотом спросила Анна Максимовна, вдруг решив, что вся ее затея с приходом, с поздравлением — нелепа. Или она затеяла это дело, ища предлог для разговора о муже? Ах, пойди разберись в себе. Хотелось сказать Нине: «Нина, давайте уйдем!» И Анна Максимовна прошептала:
— Он спит. Не будем беспокоить.
Нина повиновалась не разуму, а инстинкту, состраданию. Она молча подошла. Ее поразило его лицо с затверделым страданием, высоко взметнувшиеся и перекошенные брови.
Анна Максимовна машинально застегнула пальто на все пуговицы. Подойти к кровати у нее не было сил.
В памяти звенел голос Александра Александровича: «Карету мне, карету!» А он лежал безмолвно.
И обе женщины облегченно вздрогнули, услышав тяжелые шаги за спиной. В комнату вошли Домин, Кулашвили и Чижиков.
Анна Максимовна встретила взгляд мужа, она прочитала безошибочно: «Анечка, я же тебе говорил, я же просил тебя не делать этого».
Михаил Варламович, увидев Анну Максимовну с женой около постели Сморчкова, был озадачен. Домин взял холодную руку Сморчкова, поискал пульс, потом поднял веко.
Приблизившись к постели, Алексей Глебович взял со стола белую мелованную бумагу — последнее письмо.
Алексей Глебович пробежал глазами, передал Домину, тот, прочитав, передал Кулашвили. А Михаил отдал Нине. Анна Максимовна из-за плеча Нины одновременно с ней прочитала эти слова прощания.
— А ведь он… — Михаил, увидев лицо Нины, не сказал слово «контрабандист». — …А ведь он умер!
— Мне очень жалко его, — произнесла Анна Максимовна.
Мужчины сурово молчали.
По железнодорожным путям, извиваясь, неслась поземка, подхлестывал холодный ветер, и поезда точно торопились скорее в путь, будто бы надеясь ускользнуть от крепнущих морозов.
Капитан Домин с платформы смотрел вслед пограничному наряду: Михаил Кулашвили и Евгений Никитин направлялись к паровозу. Вечерняя мгла сгущалась, и фигура человека около паровозной тележки скользнула на миг, подобно призраку.
Не сговариваясь, Кулашвили и Никитин бросились за ним.