— Видал?
— Покажи, — протянул я руку.
— Не-ет, в руки брать нельзя. — Он развернул небольшую книжечку, издали показал мне первый листок, большим пальцем прикрывая номер. — Понятно? — Затем гордо, торжественным голосом прочел: — Комсомольский билет. Фамилия — Бичюс. Имя — Винцас. Год рождения — проставлен. Печать и номер полка — есть. А дальше я тебе вот что скажу: пролетариат в революции не теряет ничего, кроме своих цепей, а приобретает весь мир. Кто это сказал? Карл Маркс. Вопросов, думаю, не будет.
Вопросы были. Я смотрел на брата с величайшим уважением и боялся дохнуть, чтоб и звука не обронить из его речей. Каждое слово было для меня свято и звучало как торжественный гимн. Но политик из меня был тогда неважный, и я спросил:
— А что это тебе даст?
— Осел! Ничего не даст… и весь мир.
Я вдруг почувствовал себя маленьким и ничтожным существом. Страшно огорченный собственной тупостью, я все же серьезно кивнул и пробормотал:
— Порядок.
— А что «порядок»? Почему «порядок»? — вскочил брат. — Бриться пора, а он все еще как младенец! В вашей гимназии нужно кружок политподготовки создать, тогда обо всем узнаешь. А я тебе вот что скажу: за что отца по немецким лагерям таскали? Почему мне пришлось бежать? Потому что в сороковом он председателем профсоюза на фабрике был, а профсоюз, я только в армии это узнал, — школа коммунизма. Но комсомол — тут уж бери выше! Комсомол — передовой отряд рабочей и крестьянской молодежи, помощник партии. И учти: не так это просто — идти впереди всех.
— Я понимаю, Винцас, но мне надо учиться…
Брат развел руками.
— Учиться ему надо! Я буду воевать, больной отец из последних сил будет фабрику восстанавливать, а ему, видите ли, учиться нужно. Выучишься и станешь каким-нибудь торговцем или чиновником. Бабочку на шею повяжешь, котелок нацепишь, калоши, зонтик заведешь — вылитый Чемберлен… Мелкобуржуазных штучек ты набрался, вот что я тебе скажу. Хотя, если говорить серьезно, от гимназиста я ничего другого и не ждал. — Он бережно завернул билет в фольгу, спрятал его в специально пришитый к гимнастерке внутренний карман и ушел к соседям.
Меня его слова будто порохом начинили. Я чувствовал, что сгорю от стыда или выкину какую-нибудь ужасную штуку.
Отпуск у брата был коротким — одни сутки. Мы и не заметили, как они пролетели. Казалось, встретились с Винцасом на ходу, на улице, перебросились несколькими словами и расстались. На прощанье брат сказал:
— Присматривай за домом. Фрицев мы скоро прикончим и тогда — с головой в творческую работу. О том, что я показал тебе, — ни гугу. Пережевывай и думай. С сынками лавочников, кулаков и всякими люмпенами нам не по пути. Мы с тобой чистокровные пролетарии. Передовой, наиболее организованный отряд народа. Ну, бывай здоров.
Я проводил его до комендатуры, помахал рукой вслед отъезжающей машине. Больше мы с ним не виделись.
Уже на следующий день я ходил возле комитета комсомола и не решался войти. В голове у меня бушевала буря противоречий. Я пережевывал слова брата и думал. Вспомнил все, о чем должен был вспомнить. И чувствовал: действительно, нет другого пути, кроме того, который ведет в дверь комитета комсомола. Никуда не денешься, придется переступить порог, извиниться: «Простите, товарищи, что опоздал».
Но лишь только я брался за холодную медную ручку двери, как сразу же начинал думать, что комсомолу я совсем не нужен, что они — передовой отряд рабочих и крестьян, а я гимназист. О таких Винцас ничего не говорил.
«А если на руки посмотрят?» Я где-то читал, что во время революции переодетых буржуев всегда выдавали их белые, непривычные к работе руки. Взглянул на свои и обрадовался: за лето на погрузке вагонов я так набил ладони лопатой, что они казались выдубленной подметкой. «А если на фронт, на передовую?» Но я только этого и хотел. Словом, как ни крути, как ни верти, выходило одно: по всем данным я уже давно был комсомольцем. Мешало только это злосчастное звание гимназиста.
«Но ведь можно уйти из гимназии, черт побери! Никто меня там на привязи не держит. Что я теряю?.. Отца?.. Мать?..» — подогревал я себя и не заметил, как взбежал по лестнице комитета.
В большой светлой комнате сидел юноша, одетый в военную форму без погон, и одним пальцем сосредоточенно стучал на машинке. Похоже было, гонялся за чем-то живым и никак не мог прихлопнуть. Он вытер пот с лица и спросил:
— Эй, парень, ты где-нибудь учишься?
«И как догадался, черт!» Я уже хотел было повернуть обратно, но вспомнил слова Винцаса — «Мы чистокровные пролетарии» — и остановился.