В роще уже готовились к вечернему пиру: землю устилали ковры, в воздухе реяли ароматы яств. Распоряжения отдавали двое, и тот, что обычно шел впереди, был удивителен! Что за осанка, какие глаза, лоб! А речь его, а обхождение! Вот эти двое остановились под цветущим грушевым деревом, и шедший впереди воскликнул, указывая на пышные бело-розовые соцветия:
– Слава Аллаху! – И нежные уста его, открывшие в улыбке белую кипепь зубов, казались одним из прекрасных цветов, украшавших дерево.- Сегодняшний пир запомнится надолго, Саадат! Вина и шербеты мы привезли из Балха и Бухары, а угощать будем из здешних пиал. Что за чудные пиалы купил ты вчера в городе!
– Да, Иззат, чаши и кубки мастера Туллхи на редкость изящны,- отвечал другой.- Подумай, простая глина, а подчас не уступит хрусталю! Выпьем сегодня из них за здоровье гуджаратских умельцев!
– А завтра ты сведешь меня на базар: я тоже хочу поклониться дивному творцу кувшинов.
На другое утро Иззат Бег и Саадат Али направились в город, к дому горшечника Туллхи. Завидев чужестранцев, люди выбегали из своих лавок, глядели им вслед и передавали друг другу подробности вчерашнего пиршества.
Мастерство Туллхи славилось по всему Пенджабу. Где только не продавались его изделия! Когда чужестранны вошли к нему во двор, они увидали перед домом, на нескольких столах, вереницы горшков, чаш и кувшинов. Отдельно стояли игрушки: фигурки бога-пастуха Кахана с пастушками, яркие глиняные птицы и звери – такие живые, что казалось, они только-только вышли из леса. В другом конце двора была привязана буйволица.
Сам Туллха устроился под навесом, за своим волшебным гончарным кругом, и из обыкновенных, ничем не примечательных комков глины мастерил великую, удивительную красоту. Там отщипнет, тут урежет… На вид мастеру было лет сорок пять. Ясноглазый, с жесткой седоватой бородкой, с лицом, освещенным тем спокойным светом, который свидетельствует обычно о довольстве от сознания того, что труд человека оценен и получил общее признание. Слева от него сидела девушка, да такая прелестная, что гостям подумалось: а может, и ее создал искусник Туллха на своем волшебном круге? Девушка месила глину.
Чужестранцы поклонились хозяину.
– Милости прошу, дорогие, милости прошу,- приветливо проговорил тот.- Сохни, дочка, усади гостей.
Девушка проворно поднялась и пододвинула чужестранцам низкую деревянную кушетку. Те уж и не знали, куда глядеть: с одной стороны перед ними были чудеса искусства, с другой – чудо расцветающей молодости.
– Это мой господин, Иззат Бег,- сказал Саадат.
– Мир вам обоим!
– Кувшины и чаши, которые я купил у тебя позавчера, очень понравились Иззат Бегу. Он пожелал сам навестить тебя и купить все, что ему приглянется.
Туллха просиял.
– Это большая честь для меня, господин! – ответил он,- Моя лавка к твоим услугам! Сохни, дочка, проводи дорогих гостей, покажи все, что у нас есть. А вот эта ваза для цветов готова лишь наполовину.
Вновь загудел гончарный круг: жжих-жжах! жжих-жжах! Пальцы мастера обхватили горлышко стоявшей на круге вазы так нежно, словно это была не простая глина, а стройная шея возлюбленной.
Красавица Сохни шла впереди, гости – за ней. Прохладная тишина дома наполнилась шелестом шагов, тревогой непроизнесенных слов… Девушка открыла дверь лавки и пригласила чужестранцев войти. Повсюду, на полках и столах, выстроились изделия мастера Туллхи. Сохни подносила Иззату кувшины и блюда, чаши и горшки, вазы и забавные игрушки. Все, к чему прикасались пальцы девушки, юный бухарец приказывал отложить для себя. Вот Сохни отошла в глубь помещения, чтобы взять там какую-то вещь. Юноша вдруг заметался в тревоге: «Что это? Ее шаги… По земле ли она идет, или по моему сердцу? Прикасается к глиняным сосудам или к моей душе?…»
Сохни принесла чашу, обтерла -ее своим покрывалом и, протягивая гостю, сказала:
– Отец мой очень радовался, когда создал эту чашу. Иззат вздрогнул, словно очнулся от сна, протянул
руки к сосуду, и пальцы их на мгновение встретились.
– Какое совершенство,- воскликнул он.- Один вид ее пьянит!
Когда Сохни снова отошла, Иззат прошептал:
– Концы ее пальцев как молнии стрелы… Девушка уже стояла перед ним, держа на ладони пиалу. Да разве это была глиняная пиала? Иззат взял ее в руки и залюбовался округлостью краев, чистой линией изгиба. А когда он разглядел изображение месяца на донышке пиалы и нежное лицо пери внутри, то задохнулся от восторга.
Саадат похвалил цвет пиалы.
– Цвет, цвет! – воскликнул Иззат.- Словно лучи солнца на ланитах красавицы! А какая тонкая отделка! Сколько изящества!
Иззату почудилось, что пиала до краев полна влагой, и, не сознавая, что делает, он поднес ее к губам. Сохни рассмеялась, и кольцо, сверкавшее у нее в носу, задрожало. В первый момент, когда юный бухарец увидел девушку, украшение это показалось ему странным, теперь же на память вдруг пришли строки какого-то стихотворения – «О выложенном золотом замке, хранителе бесценных самоцветов».
– Я хотел ощутить вкус губ этой пиалы,- сказал он в ответ на улыбку Сохни.
– Из нее еще никто не пил,- простодушно заметила девушка.- Когда же она будет наполнена влагой, края ее в самом деле станут нежны, как губы.
У юноши и впрямь осталось ощущение, будто он прикоснулся к живым, теплым губам… Он поставил пиалу отдельно от той посуды, что отобрал для покупки, и, не в силах вымолвить слова, некоторое время молча водил пальцем по ее краям.
– Вот и все, что у нас есть хорошего,- сказала Сохни.- Что вам понравилось?
– Все, что есть в лавке,- ответил Иззат, глядя на ее звездную накидку, отороченную каймой синего шелкового неба, по которому царственно плыл вышитый месяц.
– А что вы возьмете? – и она до самых глаз укуталась в накидку.
– Все и возьму, – если, конечно, хватит денег, – усмехнулся Иззат. – Сколько стоит то, что ты мне показала?
Сохни сосчитала отобранные сосуды – всего около двадцати – и назвала цену – десять рупий.
Саадат вручил ей мешочек с тысячей рупий.
– За посудой мы пришлем слугу,- сказал Иззат, выходя из лавки.- А теперь – салам славному мастеру! Нам пора идти.
– Разве ты не знаешь, сколько стоят мои изделия, дочка? – с улыбкой спросил Туллха.- Не много ли ты взяла с наших гостей?
– Много?! – покраснев, воскликнул Иззат.- Что ты! Ведь твои работы – чистое золото, а мы заплатили за них, как за глину!
Тем временем в лагере слуги готовились в путь: скатывали ковры и циновки, разбирали шатры, укладывали сундуки. Как вдруг из города воротился Иззат и объявил, что важные дела на неделю задерживают его здесь. То-то все обрадовались! Бухарцам пришелся по душе берег Ченаба и веселый трудолюбивый Гуджарат, они были не прочь еще недельку отдохнуть в красивой роще. Да к тому же хозяин пообещал за эту неделю уплатить вдвое больше против условленного!
Весь тот день до самого вечера просидел Иззат у себя в шатре. Все размышлял о том, что делать дальше. В Пешавер идти не хотелось, старый план путешествия никуда не годился. Постепенно веки его смежились, перед глазами поплыли видения: пышный лес, широкая, медленная река; воздух дрожит от радостного птичьего гомона, прыгают легконогие антилопы, танцуют, распустив хвосты, красавцы павлины. Но душа Иззата слепа и глуха. Не видя цели, не разбирая пути, бредет он туда, где меж древесных стволов зыблется туманная дымка, сегодня – в одну сторону, завтра – в другую… Придет жажда – напьется, придет голод – поест… Но жажды не утолить, голода – не насытить… Кто-то ласково касается его плеча. Отец!