На "Сенегале" почти все люки уже задраены. Только в люки номер один и два грузят хлопок. Там все еще снуют люди. Но сейчас почти вся команда и все грузчики собрались у фальшборта и смотрят вниз на баркас. Иогансен забрасывает конец на палубу. Руди не видит, что происходит там, наверху, но он слышит, как оживленно переговариваются матросы, как скрипят блоки на стреле. Вот затрещала лебедка и сразу выдернула акулу из воды. Метр за метром она поднимается все выше и вдруг... оживает. В воздухе свистит хвост и в мгновение ока сгибает железные поручни фальшборта. Руди взбегает по трапу вверх. На палубе ни души. Лишь кое-где виднеются головы самых любопытных матросов, спрятавшихся за всевозможными укрытиями.
Тучный стармех тоже спрятался за выступ люка - не было времени добежать до своей каюты. Там он и стоит, боясь пошевелиться, пока лебедка медленно опускает дергающуюся рыбу на палубу. Едва брюхо акулы касается железных листов, как она снова делает дикий прыжок. Трещат и разлетаются в щепки бревна шлюпбалок.
Лебедка снова тянет акулу вверх. Ее "вывешивают".
Дважды гремят выстрелы. Акула изгибается, как от удара, несколько секунд висит на тросе, точно гигантский крюк, и вытягивается. На голове рыбы два больших отверстия - следы пуль капитанского карабина.
- Не подходить! - кричит боцман Иогансен, обхватывая топорище обеими руками.
Громадина лежит неподвижно. Подрагивает только кончик хвостового плавника. Боцман поднимает топор и с хрустом вонзает его в упругое, как резина, мясо.
Из-за люков выглядывают головы первых смельчаков.
Акула мертва.
4
Жара стоит адская. Пот льет в три ручья, и брань становится все громче. По вечерам в кубрике вспыхивает один скандал за другим. Глаза у матросов становятся красными от усталости и злобы. Но днем все заглушает треск лебедок и командные крики у люков. Это шум самого труда.
И солнце, жгучее солнце, словно бичом, подхлестывает моряков.
67 градусов Цельсия показывает термометр в кочегарке.
Когда кочегары и их помощники после вахты поднимаются на палубу и держатся за поручни, чтобы не упасть, видно, что кожа у них темно-красного цвета, и белыми пятнами выступают только костяшки на пальцах. Эти моряки уже не бранятся, они лишь скрежещут зубами, как скрежещет зубами раб под тяжестью своих цепей. В адскую жару, когда люди работают рядом у топок, у люков или у лебедок, - ничто не разделяет их.
...И все они одинаковы. Мозоли на руках парня с берегов Везера ничуть не мягче, чем мозоли на ладонях парня с берегов Конго...
...Но вот матрос или кочегар умылся. И люди становятся разными. Одни надевают свежие рубашки с молниями, держат в руках кружки пива... Другим не положено хотя бы в эти часы почувствовать себя людьми.
Начальству нужно, чтобы матросы и грузчики поскорей забыли, что они все одинаковы, что совсем недавно они все вместе, обливаясь потом, трудились у топок, у люков, за лебедкой. Поэтому африканцам запрещены даже те небольшие радости, которые дозволены немецким матросам.
Шипит пар, визжат блоки на стрелах, и рыжий Нейгауз вздыхает у люка:
- Эх, пивка бы сейчас!
- Майна, - кричит черный как уголь африканец.
Трещит лебедка, и пачка огромных медных пластин спускается в трюм. Это медь из Катанги. За многие тысячи километров ее доставили сюда по железной дороге. Тысячи африканцев поранили себе о нее руки. Многим она порвала одежду, а кое-кому и раздробила ноги. Но об этом ни темнокожие грузчики, ни матросы ничего не знают.
С них довольно того, что от этих медных плит у них самих руки в крови.
- А ну, убери лапы! - кричит толстый Иохен в трюм.
- Э-э-хейя-беси! Э-э-эй! - напевает второй помощник штурмана Тюте, проходя по широкому помосту с причала к люку номер один.
Лебедки что-то остановились - оказывается, лопнула труба. Теперь африканцы должны будут на своем горбу перетаскивать тяжелые плиты на борт. Попарно они взваливают плиту весом почти в три центнера на плечи и, поддерживая ее рукой, семенят наверх. При этом они еще поют. И так с самого раннего утра они бегают вверх, вниз, вверх, вниз, с причала на бак, с бака на причал.
- Э-эй! Хейя-беси! Э-эй! - И Тюте в такт хлопает в ладоши.
Так подгоняют грузчиков на другом берегу Африки.
Помощник штурмана не раз слышал этот крик в порту Дар-эс-Салам.
Здешние грузчики никогда не слышали этих слов. Но они чувствуют смысл их, как лошадь, которую бьют вожжами по спине, чувствует, что нужно бежать быстрее.
Огромные краны стоят на широких рельсах. У них мощные моторы, но этим моторам нужен электрический ток, а электричество в Африке стоит денег. Сотни людей обойдутся дешевле.
Почти три центнера весит медная плита.
- Э-э-эй-хейя-беси! Э-эи-хейя-беси!
VII
Вверх по Конго. - Елка. - Только под рождество. - Одна
семья? - Пробуждение.
1
Снова ухают поршни, снова кипит вода под кормой, и снова вокруг только небо и море.
- Шестьдесят восемь оборотов в минуту!
- Прибавить пару!
- Выбросить шлак!
Кочегары берут в зубы полотенца, которыми они вытирают пот, и хватают длинные железные штанги, такие горячие, что прожигают кожу на ладонях сквозь самые толстые рукавицы. Словно горы раскаленного железа, громоздится шлак перед топками. Шипит вода, кочегарка наполняется паром. Но снова стучат лопаты, летит в топку уголь!
Полновесный, сверкающий уголь!
Через два дня рождество. К празднику "Сенегал" должен снова быть в Матади.
А на палубе солнце. Впереди - солнце, за кормой - солнце, везде солнце! Везде жара! Каково же будет на Конго?
У кого есть хоть немного времени, тот стоит у фальшборта и любуется чудесами этой неведомой страны. Кочегары прошлой вахты уже нарядились для спуска на берег.
Они ждут не дождутся Матади и аванса.
Руди носится с бутербродами и кофе с одного конца корабля на другой, на минутку остановится рядом с Георгом и шепчет ему: "Конго!" Глаза его так и сверкают.
- Генрих! Куда ты опять провалился? - слышится крик. Живо за пивом на корму!
И Руди несется со всех ног.
Скрежещет штуртрос. "Сенегал" медленно поворачивает влево: река впереди сузилась. Раздаются звонки машинного телеграфа, быстрее двигаются шатуны, палубные плиты начинают дрожать, - дрожит весь корабль. Прямо по носу вырастает огромная скала. С корабля не видно, куда сворачивает фарватер, и кажется, будто у скалы река кончается. Вода за бортом шумит, образуя маленькие, стремительно крутящиеся воронки. Они мчатся мимо борта, от носа к корме. Опять звонки, машина снова увеличивает обороты. Высоко пенится вода под кормой. Вдруг двери машинного отделения заволакивает паром.
- Проклятие! - восклицает помощник механика, скребет свою небритую физиономию и бросается вниз. - Только бы не лопнула труба!
Руди выскакивает из кладовой на палубу. Он должен видеть все! Буфетчик тоже смотрит вниз, на темную булькающую воду.
- Адский котел! - говорит он. - А хуже всего тут бывает после больших дождей. Течение восемь миль в час, наш ход десять. Не всегда и поднимешься! Справа от скалы очень узко, а глубина Конго - метров сто.
Медленно приближается скала. Очень медленно. Течение слишком сильное. Матросы снуют с бака на корму и с кормы на бак, темнокожие грузчики прекратили работу и смотрят на берег. В руках у них молотки и щетки для отбивки ржавчины. Они громко переговариваются.
За бортом воронки становятся все шире и шире. Каждая из них глубиной в метр, а то и побольше.
- Не хотел бы я тут прыгать за борт! - тихо говорит Руди.
Снова гремит штуртрос, штурвал повернут почти до предела влево. "Сенегал" медленно вползает в стремнину между скалами. Вот воронки видны уже только за кормой, а впереди слева по борту виднеются белые домики какогото городка. Нет, настоящего города!