Тут у кота внезапно случился инсайт – он понял, что бога нет, все позволено, и с криком «грабь, воруй, руби гусей» кинулся ломать и крушить дерево. Атаки его всегда стремительны и непродуманны, что приводит к закономерным последствиям. Кот получил еловой веткой по морде, был низвергнут, уполз под стол и сидел там, ошарашенно моргая и мыча что-то о несправедливости и правах животных. Ночью он вылез, мстительно обгрыз нижнюю веточку, обкакался плохо переваренными иголками, но все равно ходил с видом триумфатора, а пуделя два раза пнул и назвал плебейской мордой.
Я вот думаю теперь: то ли некоторые комментаторы в Интернете берут с него пример, то ли у кота есть доступ к «Фейсбуку».
Сирень
Возле моего дома исступленно цветет белая сирень. Подходишь к подъезду – и тонешь в нежной, упоительной, звонкой сладости. Люди замедляют шаг, останавливаются, закрывают глаза.
Положим, закрывают не все, а только те, кто шел-шел с пуделем, а потом осознал, что зрение определённо мешает полноценной работе органов обоняния. А вот если встать и зажмуриться, то можно целиком отдаться ароматам и звукам вечернего города.
– Растопырилась! – недовольным женским голосом говорит вечерний город, задевая меня пакетом.
Даже не знаю, можно ли поставить диагноз точнее.
А по тротуару идет черно-рыжая чумазая кошка, над ней каштан торжественно возносит канделябры с высокими белыми свечами, словно освещая кошкин путь.
– Шаня! – кричит тетка с балкона на первом этаже. – Шаня! Кис-кис-кис!
Чумазая кошка сворачивает в кусты и исчезает. Вечер подходит к каштану и осторожно гасит яркие свечи, одну за другой.
Через пять минут ни кошки, ни тетки, ни торжественного каштанового сияния.
Только по асфальту растекается бледная золотая дорожка, взявшаяся неизвестно откуда.
Май щедр на подарки. Утром город расцветал зонтами, а вечером по двору уже носятся подростки на роликах и перекрикиваются через детскую площадку.
– …сирени наломаем, – доносится до меня.
– Я вам ноги наломаю, – вполголоса обещает затаившаяся в палисаднике консьержка.
– Они и без тебя справятся, – лениво говорит вторая, наблюдая за пируэтами пацанов.
Воздух пахнет так, словно в нем щедро размешали сиреневое варенье.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – суеверно сплевывает первая. – Пускай здоровые ездят, засранцы.
Поразительно, до каких высот гуманизма способен поднять человека всего один кустарник семейства маслиновых.
Стоп-кадр
Иногда видишь жизнь стоп-кадрами, иногда – набором короткометражек.
Мальчишка, рыжий, как ирландский сеттер, мчится на самокате и врезается в стаю голубей.
Стоп-кадр!
Внизу лужа, вверху небо, между лужей и небом повисли голуби, точно летучие рыбы, выпрыгнувшие из воды. Воздух загущен до предела синевой их крыльев. Ничего общего нет между жирными птицами, секунду назад бродившими под ногами, и этими существами, созданными, чтобы выныривать из луж и вновь уходить в бездонную теплую глубину.
Люблю, когда этот город сминает реальность, точно обертку конфеты, и расправляет заново. Всякий раз на ней новые рисунки.
…В залитых дождем переулках Китай-города разноцветными гуппи плавают китайские туристы. Возле старой церкви сбиваются вместе и трансформируются в морского ежа, ощетинившегося палками для селфи.
Сбоку из-под деревянного крыльца выбирается пыльный котенок, косматый и заспанный, как утренний первоклассник. «Беги, Форест, беги», – мысленно советую я. Морской еж сейчас атакует тебя. Исфотографирует до потери твоей незрелой кошачьей личности, до превращения из уникального блохастого отродья в умилительную деталь городского пейзажа.
Но поздно: один из китайцев замечает котенка, отделяется от толпы и присаживается перед ним на корточки, держа наготове айфон.
Котенок замирает возле лужи. На пузе у него ирокез. Под лапами у него мокро, а впереди еще мокрее.
Китайский турист сует свой айфон в карман, подхватывает котенка под ирокез и несет в глубь двора, где навалены горой спиленные ветки липы, сухо и есть где спрятаться.
И ни разу – ни разу! – его не фотографирует.
И когда котенок лезет под ветку, смешно отклячив тощий зад, не фотографирует.
И даже потом – тоже нет.
Ни то место, где был котенок.