– За дело!
– Ничего вы в наших людях не понимаете!
Судья побарабанил пальцами по столу. Кивнул, соглашаясь.
– Не понимаю.
– Вот и не надо тогда! – отрезала стенографистка и, не объяснив, чего не надо тогда, вышла.
«Уеду я отсюда», – подумал с тоской судья. Он действительно ничего не понимал в этих людях. Зачем им мировой суд, если они его в грош не ставят? Взять хотя бы двух вчерашних теток, не поделивших несушку. Пришли, главное, с курицей, сцепились в зале суда, стали друг у друга несчастную птицу вырывать, та квохчет и гадит от испуга, тетки никак не уймутся… Пришлось выгнать. И сегодняшних пришлось выгнать. Вот ведь странный народ.
Судье давно пора было уходить, но он сидел, положив локти на машинописные листы, и смотрел в окно. Небо, невзирая на почти летнюю жару, было хрипло-синим, надтреснутым. Совсем скоро холода.
Аваканц Маро подняла крышку эмалированного ковшика, удостоверилась, что пшенка сварилась. Отставила в сторону, чтобы дать ей остыть. Накрошит туда круто сваренных яиц, нарежет крапивы, будет цыплятам еда. Петинанц Само, скобля ложкой по дну тарелки, доедал рагу.
– Значит, этой штукой я тебя ударил, да? – хмыкнул он, наблюдая за тем, как жена осторожно убирает с печи эмалированный ковшик. – По голове, главное, ударил. Два раза.
Маро поджала губы. Села напротив и принялась чистить яйца.
– А подносом каким я в тебя кинул? Не тем ли, что на полке стоит? – кивнул он в сторону тяжелого мельхиорового подноса.
Маро подвинула к себе разделочную доску, стала сердито крошить яйца.
– А потом еще метлой тебя по двору гонял. Пока не выбежала на улицу! – не унимался Само.
Маро с раздражением отложила нож.
– А что мне надо было говорить? Что ты, старый дурень, на восьмом десятке головой двинулся и черт-те что вытворяешь?
– А что я такого вытворяю?
Маро не ответила.
Само оторвал кусочек горбушки, протер тарелку, собирая остатки рагу. Съел с видимым удовольствием.
– Еще хочешь? – спросила Маро.
– Нет, сыт уже.
Он откинулся на спинку стула, сложил на груди руки. Хмыкнул.
– Что поделаешь, хочется мне женской ласки!
Маро усерднее застучала ножом по разделочной доске. Само наблюдал за ней, растянув в едва заметной улыбке уголки губ.
– Три года ничего не хотелось, прямо выжженное поле. А теперь словно второе дыхание открылось. Вынь да положь! – хохотнул он.
– Я тебе дам «вынь да положь»! – рассердилась Маро. – Разводись, найди себе кого помоложе и кувыркайся. А я уже все! Откувыркала свое.
Само тяжело встал и смахнул крошки в тарелку. Проходя мимо жены, ущипнул ее за бок. Та ойкнула и пихнула его локтем.
– От старый потаскун!
– Люблю я тебя, дуру, – криво усмехнулся Само и понес ополаскивать тарелку.
Надежда Осипова. Тетя Маша-Крокодил
Тетя Маша-Крокодил вызывала у людей смех: бесформенная фигура, низкий рост, короткие толстые ручки и ножки, семенящая походка – ее узнавали издали. Обычно незнакомый человек окидывал ее внимательным взором, а потом долго улыбался, глядя ей вслед.
Я относилась к ней приблизительно так же: проходила мимо, приветствуя небрежным кивком головы, изо всех сил сдерживая улыбку… пока жизнь не свела нас ближе. Тетя Маша поселилась в одном со мной подъезде, только на нижнем этаже. В ту памятную зиму мой сынишка часто болел: в детсад постоянно проникала какая-нибудь кожная зараза, и родители вынуждены были пережидать карантин с детьми дома. На работе я появлялась не чаще двух-трех дней в месяц, за остальные отчитывалась больничными листами или, что того хуже, неоплачиваемыми справками. Меня кое-как терпели, косые взгляды сослуживцев, потеря заработка и вынужденное безделье хорошего настроения не добавляли.
В один из зимних дней ко мне и забрела в гости тетя Маша – «попроведать». Принесла с собой и гостинец – большое сито с семечками подсолнуха. Мы разговорились. Смешная на первый взгляд женщина поразила меня глубиной своих мыслей, простой и одновременно мудрой жизненной философией. А мой сынулька каждое утро с радостью ожидал ее прихода.
Трудно сказать, сколько было тете Маше лет, – она и двадцать лет назад, скорее всего, выглядела так же. Может, свой возраст скрывала, потому что муж Паша был гораздо моложе нее?.. Но Паша на этом не заморачивался, и они жили душа в душу.
Однажды к нему откуда-то издалека приехал в гости родной брат. Увидев Машу, пораженный ее обликом, он, как говорили впоследствии люди, «офигел». Долго оглядывал ее орлиным взором, но, надо сказать, нашу соседку его взгляды нисколько не смутили. Брат же не выдержал длительного ее созерцания и на другой день поутру потихоньку уехал, а потом через некоторое время написал родственникам письмо, которое начиналось словами: «Здравствуйте, Паша и Маша-Крокодил!» Паша попросту не обратил внимания на слова брата в адрес жены, а вот Маша крепко обиделась и пожаловалась одной-другой-третьей кумушке. Те же с радостью разнесли по двору новое прозвище, с тех пор оно и закрепилось за нашей соседкой.