– Паша, а ты что своему Крокодилу на премиальные купишь? – подтрунивал над ним его напарник.
– А тебе какое дело? – услышали вдруг мужики Машин голос. – Чего ты обо мне хлопочешь? Своих забот мало? Красота скоротечна, совместно с молодостью уходит, скоро и у твоей супружницы морщины по аршину будут, может, непригляднее меня станет. Не забывай об этом, если часом над человеком посмеяться захочешь, – закончила она свою отповедь.
Маша-Крокодил стояла в пяти шагах от механизаторов, скрестив руки на мощной груди. У ног ее стояла большая сумка – не иначе с Пашиным обедом.
– Ты че, Маш? – оторопел и Паша.
– Опохмелиться принесла, Паш, да пообедать, – кротко ответила она.
– Отдохни, Маш, – пожалел Паша жену, вытиравшую пот со лба.
– Некогда, Паш, – сказала она и заторопилась в обратный неблизкий путь на своих коротких крокодильих ножках.
– Ну чего примолкли? Обедать присаживайтесь, – пригласил Паша насмешников. – Я свою Марью ни на кого никогда не променяю, а красавиц вам, дуракам, оставил.
Однажды мой сынок нечаянно уронил со второго этажа игрушечный пистолетик, которым очень дорожил. Боевое оружие малыша, как на грех, провалилось в щель между стеной и лестницей, угодив прямехонько в Машину кладовку. Проведав об этом, сострадательная женщина, не пожалев времени, в поисках игрушки переворошила все сундуки, весь хлам перетряхнула и поздним вечером, уставшая до изнеможения, принесла-таки парнишке игрушку. Она была в пропыленном платье, с головы до ног в паутине, грязные борозды от стекавшего по лицу пота устрашили бы без преувеличения кого угодно, но мой счастливый малыш бросился ей на шею, крепко обнял и расцеловал. А о пущей признательности она и мечтать не могла! Неудивительно, что, даже повзрослев, сын отчетливо помнит этот случай: доброта хранится в памяти человека пожизненно.
Ровно через год после недолговременной тяжелой болезни тетя Маша умерла. С ее уходом все соседи словно что-то потеряли, а Паша при известии о смерти жены враз постарел. Спустя две недели после похорон он повесился: жить дальше без солнечной любви Марьи и ее сердечности Паша не захотел.
Ольга Есаулкова. Обещание
Василий тащил тяжеленные ведра с ледяной водой (ох, как на Северном полюсе!). Сейчас вода немного погреется на солнце – и поливать огород. Хозяйство не такое большое, как у других односельчан, но все равно требует усилий и щепетильного соблюдения распорядка.
Наточка к тому времени уже почти совсем не ходила. Только лежала в тени огромной старой яблони и часто-часто громко отдувалась, сильно выпячивая пухленькую нижнюю губу. Жара стояла такая, что население ада, наверное, громко хохотало: завидуйте нам, мол, у нас-то попрохладнее будет!
Ната посасывала лимонную дольку и обмахивалась журналом «Здоровье», номер пятый за 1978 год. «Труд – источник радости!» – весело вещала обложка. Василий согласно хмыкал. Он готов был трудиться сколько угодно и получать от этого и радость, и приятную усталость, а можно и без радости – лишь бы с Натой все было хорошо. «Моя королевишна», – называл Василий Нату в порыве особой нежности, от которой он иногда начинал задыхаться, а потом сердце делало «бум», и он снова мог продолжать жить.
«Королевишна» возлежала под яблоней, и ее живот возвышался огромной, наполненной жизнью горой. Там, в недрах горы, кто-то плавал в вязком теплом вареве. Кто-то крохотный, но уже похожий на Василия.
Несколько месяцев назад на осмотре в районной поликлинике Василий буквально заткнул любезного и внимательного седого доктора, когда тот пытался сообщить им пол младенца. Нет-нет-нет, такой сюрприз! Да и какая разница, какого пола будет их с Наточкой чудо. Чудо – оно и есть чудо. Чудо чудесное… Василию беспрестанно хотелось петь. Он на радостях, когда Ната сообщила ему новость, даже курить бросил. И вот ведь теперь не хотелось же, не тянуло совершенно.
До родов оставалось еще две недели. Пережить бы эту жару, даст Бог, и все будет хорошо. Дотянем, прорвемся, куда мы денемся! Никуда не денемся… Никуда…