Ольга растерянно накинула теплый платок на голову.
…Она вернулась через час. Мишутка спокойно спал, а на сундуке дремала бабка Глаша.
«Антошка, поздравь меня, — продолжала писать Ольга, — я превратилась в… повитуху! Честное слово. Сейчас дочь колхозного конюха Сима родила девчоночку, в больницу не успели. Сначала я испугалась, душа в пятки ушла — какой я доктор?! Потом обошлось все. Только Микулиха разобиделась — она хотела Симе поставить на живот теплый чугун, а я, конечно, не дала. Девочка родилась хорошенькая, толстенькая. Антон, наклони ухо, я тебе скажу что-то по секрету: у нас после войны тоже непременно будет девочка. Слышишь, дурачок? Думаешь, не справлюсь с двумя ребятенками? Справлюсь! Да и Мишка уж будет побольше. Спокойной ночи, милый. Я устала и зверски хочу спать. Не скучай без меня и не беспокойся за нас, — не сахарные — не растаем. До послезавтра! Ольга».
Лейтенант получил письмо номер шестьдесят восемь перед опасным полетом. Оно согрело его. Он слышал бодрый голос Ольги, смех сына…
«Не сахарные — не растаем. Молодчага Ольга» — подумал он благодарно и твердыми шагами пошел к самолету.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Мать подошла к окну, побелела и охнула.
— Что же это такое! Боже мой… Наталку… Наталочку… Изверги! Что же это такое! Юрко…
— Мама, что ты? Ты что про Наталку? — рассеянно спросил Юрко, занятый своими мыслями. Он отвел глаза от сапога, который чинил, взглянул на мать и вздрогнул, понял: она говорит о том, что там за окном, о чем-то страшном…
— Ма-ама! — вскрикнул он, подбежал к окну и упал, как подкошенный, к ногам матери.
Два немца волокли под руки Наталку. Она была в одном платье. В том самом дымчатом платье, в котором приходила, бывало, в школу. Светлые косы ее растрепались. Наталка вырывалась из рук немцев. Тоненький стан ее метался из стороны в сторону, как стебель на ветру. Наталка плевала в немцев, кусала их руки, царапалась. Они отбивались, хохоча.
— Гут, гут! Браво! — кричали они полупьяными голосами. — Вот она какая. Это есть темперамент!
У Наталки лопнуло платье и обнажилось худенькое полудетское плечо. Наталка прикрыла его ладонью и разрыдалась.
…Юрко очнулся.
— Напугал ты меня, — шептала в слезах мать, — никогда с тобой такого не было… Замертво свалился. Жалко стало ее?.. Еще бы не жалко! Проклятые! У нас весь дом плачет.
— Вместе учились, — сказал Юрко, с трудом разжимая зубы. У него болело все тело и даже кожа на голове.
— Что ж это делается, — вздохнула мать, — шестнадцать лет девченке… Погодки вы… И как они ее нашли?! Столько недель мать прятала. В казино теперь повезли… или на квартиру к начальнику. Господи, какая жизнь страшная. И когда все это кончится!
— Я пойду на улицу, — стуча зубами, сказал Юрко. Он поднялся, накинул пальто. Он все еще был, как во сне.
— Юрко! — рванулась к нему мать. — Юрко… Смеркается… На улицу не ходи, во дворе постой… Еще схватят!
— Я не девочка и… хромой, — угрюмо ответил он.
Юрко вышел во двор. Ему надо было куда-то итти, что-то делать. Во дворе его остановили ребята.
— Где ты был? — сказал кто-то из них. — Наталку Осипенко из вашего класса фрицы увели.
Они протянули ему серый лоскуток. Юрко схватил его, спрятал в карман и, прихрамывая, выбежал за ворота. Ветер гремел сорванными крышами. Зияли слепые глазницы домов. И между ними пылал закат. Как зловеще было это багровое солнце, оно, казалось Юрко, не предвещало ничего доброго.
С ужасом вспомнил он, что ни разу не сказал Наталке о своей любви. Весь год, весь девятый класс… А потом пришли эти! Наталка жила в выемке стены, заставленной большим платяным шкафом. Как в могиле… И он тоже, как в могиле. Еще хуже. Он чинит сапоги паршивым немцам. Всякий раз, когда он забивает гвозди в подметку, ему кажется, что он заколачивает свой собственный гроб, в котором похоронено все — юность любовь, мечты, будущее, все!.. Быть рабом — хуже смерти. В тысячу раз хуже!
…Почему он ничего не сказал Наталке? Они виделись каждый день. Нет, она знала. Не могла не знать. Разве не чувствовала она, как у него замирало сердце, когда она входила в класс? Разве не встречались их глаза? Правда, он резко отводил их, так резко, что на ее щеках выступал румянец.
Однажды они оформляли вместе стенную газету.