— Смешная я какая, вот смешная… Мне показалось… с Гришей что-нибудь случилось. Простите, пожалуйста. Входите.
Заулыбалась, покраснела, а на ресницах слеза блеснула — от радости, что ничего не случилось. А я стою, молчу и себя ругаю — вломился, как медведь, загудел: «Старший лейтенант. Откройте». Надо было сразу за дверью сказать, зачем пришел.
— Вот заехала в такую даль. А Гриша-то и улетел, — говорила Оксана. — Старики мои там без меня тоскуют. К холодам вашим никак не привыкну, все зябну. Сегодня еще не топила.
Ежится под теплым платком, смеется.
Я предложил ей: — Давайте схожу за дровами и печь затопим. — Она смутилась, отказывается.
— Что вы, что вы, я все умею делать сама, я у себя дома и огород вскапывала и траву косила. Не думайте, пожалуйста. Я и сегодня бы пошла дрова колоть, да просто поленилась, метелей ваших испугалась. Но ничего, привыкну.
Все-таки я уговорил ее. Пошел а сарай, а она закуталась и за мной бежит. Наколол дров на целую неделю. Внесли мы дрова в дом. Затопила она печку. Поговорили о Григории. И любит же она его! Вся трепещет, когда о нем говорит. Я ушел, обещал зайти еще как-нибудь и просил не стесняться — если что нужно. Вышел я, а на лестнице жена нашего воентехника утюг раздувает. И смеется во весь рот.
— Так, так, — говорит, — запомним. Не оправдывайтесь, не оправдывайтесь! Видела я, как вы березовые дрова таскали. Ишь, рыцарь какой! Не предполагала за вами таких талантов. Поздравляю. Желаю успеха, рыцарь!
Расхохоталась и нырнула с утюгом за дверь. Вот, думаю, дурная баба, мозги птичьи.
А прозвище «рыцарь» с тех пор мне приходилось слышать неоднократно. И сначала это меня очень злило. В сущности, я не так-то много и помогал Ксении Павловне. Пошел я к нашему женорганизатору Никулиной, рассказал ей о Ксении Павловне, недавно приехавшей в наши края, и попросил приобщить ее к каким-нибудь общественным делам.
Никулина — женщина толковая и сердечная. Побывала она у Ксении Павловны, познакомила с нашими женщинами. Ксения Павловна стала приходить в Дом Красной Армии на политзанятия, вела кружок с малограмотными и танцовала на вечерах самодеятельности. Но танцовала она очень редко, никак не могли ее уговорить. «Бот Гриша вернется, тогда буду выступать, а сейчас, поймите, нет у меня настроения». Но все-таки иногда Никулиной удавалось ее уговорить. И уж так она танцовала лезгинку — весь зал восхищался. Огонь, орлица горная, дикая козочка!
Иногда я помогал Ксении Павловне в мелочах: отправил посылку ее старикам, когда она простудила уши — принес ей синюю лампу, доставлял журналы и литературные новинки. А главное — приносил ей письма от Григория или передавал вести о нем.
Она уже не стеснялась меня, при мне разрывала желанный конверт и плакала от счастья, читая Гришины строчки. «Жив, жив, люблю, люблю» — приговаривала она, словно в бреду, прижимая к щеке серый конверт.
— Ах, что же это я, с ума сошла! Здравствуйте, Ваня, спасибо вам, — вдруг спохватилась она, благодарно бросаясь ко мне.
Так шли недели, месяцы. И вот лейтенант Мазур стал назойливо ухаживать за Ксенией Павловной. Это был первый танцор и «Дон-Жуан» в нашей части. Красавец. Но у него была слабость, и мы это знали: он беспечно относился к женщинам, — любил поволочиться за женами командиров и в кругу приятелей хвастался, что перед ним ее устоит ни одна девушка в мире. Мне и многим другим товарищам было противно гусарство Мазура, но сейчас оно стало ненавистным.
Я почти задрожал от негодования, когда увидел, как Мазур увивается вокруг Оксаны, как заглядывает ей в лицо и дышит в затылок. Ксения Павловна краснела и отодвигалась. Это было в Доме Красной Армии. Ксения Павловна должна была выступать в самом конце вечера. Еще накануне она просила меня проводить ее домой, если вечер кончится поздно, — она жила далеко от клуба.
Когда Оксана летала по сцене, танцуя лезгинку, Мазур хвастливо сказал приятелю — я это слышал:
— С южаночкой будет роман.
— Но-но, помолчи, это жена Григория Озерова, — отозвался приятель.
— Ах, подумаешь, нельзя пофлиртовать. Она не монашка. А Озеров еще не скоро вернется. Как пляшет, как пляшет, чертовка!
Я едва себя сдерживал от гнева.
После концерта были танцы. Ксения Павловна обычно не оставалась на танцы, и я подошел к ней.
— Сейчас пойдем, Ваня, — сказала она смущенно, — подождите минуточку… Хорошо, Ванечка? Я обещала протанцовать вальс.
Она танцовала с Мазуром. И когда он успел ее пригласить?! Это была ладная пара, им даже рукоплескали. Я давно не видел Ксению Павловну такой юной, хорошенькой и беспечной. Опьяненная музыкой, вальсом, она подбежала ко мне и сказала так жалобно, как говорят девочки матерям, которые хотят увести их домой с бала: