Пошатывающийся после „конспиративной“ попойки, возвращающийся домой, „сознательный“ социалдемократ не потерпит, понятно, чтоб его уняла полиция. А завтра? завтра он будет бичевать и оплакивать несознательность пьяньчужек, только потому, что не изъявляли они намерения платить за право ношения партийного ярлычка ни одной копейки, зная прекрасно, что она пойдет на бесполезные съезды, разъезды и переезды.
И так далее, и так далее, и всегда почтенные педагоги сознательности, умело скрывая под маской ее боязнь перед карающей десницей буржуазного гения, будут сокрушаться в виду явной несознательности и легкомысленности нашей. Да простится им сие прегрешение за эту кротость и робость душевную.
Только им и только обеспеченному, квалифицированному пролетарию, пользующемуся маленьким достатком и наслаждающемуся спокойной жизнью буржуя средней руки, только им присуще благоразумие, диктуемое вечной боязнью к властям и желанием не упустить из своих рук того, что прошло через них. Располагая некоторым капиталом, им нет расчета рисковать последним и злить буржуазию, в свою очередь готовую делать подачки тем, которых так мало сравнительно с „несознательными“. Спускаясь по лестнице обеспеченности вниз, вы встречаете многочисленные „несознательные“ массы, которых уже так трудно было бы удовлетворить буржуям и которые поэтому должны прибегать к серьезному оружию в жестокой борьбе за существование.
Подобная трусость присуща только „сознательному“, переоценивающему, подобно Ивану III, силы столь же трусливого неприятеля. Приступают они „облегчать роды“ истории, но уже когда сама родильница благополучно разрешилась от бремени.
Не порицали бы мы этих Тартюфов, если б, сознавшись в своей трусости, не старались дурачить нас своими имманентными законами и оставили бы скверную привычку расхолаживать „несознательные“ низы, чтоб сравнять их в революционности с буржуазными рабочими верхами, нуждающимися, наоборот, в революционизировании и более, чем эти низы.
Располагая необходимыми досугом и средствами, „сознательный“ может в свободное время предаваться душеспасительному чтению и в погоне за занятиями, не требующими от него большого умственного напряжения, предпочитать свободной, анализирующей все и вся и действительной науке однобокую марксистскую науку, питающую ленивый ум готовыми шаблонами, еще более укрепляющими в нем эту склонность к неге, покою. Вытравливая все живое из его души, они делают из него марионетку, могущую радовать лишь аскетов Германии.
„Сознательность“ никогда ничего общего не имела с развитостью, которая у обуржуазившегося рабочего выражается в том, что жизнь для него становится все более интересной и дает массу новых возможностей к более счастливому прозябанию, при чем полностью атрофируется в нем чувство самопожертвования. На открывающиеся жизнью соблазны „сознательный“ отвечает увеличением своих потребностей, и она постепенно втягивает его. Усвоив лишь верхушки теорий, увлекшись в науке лишь ее внешней стороной, он жадно набрасывался на неведомые раньше утехи. Во всем этом нечего винить самих рабочих, которым надоело голодать и холодать и без конца поститься в течении ряда тяжелых лет.
Истинная только наука, а не лукавое „научное“ мудрствование может революционизировать рабочих. Не притупляя, подобно марксизму, умственных способностей рабочего, не убивая в нем духа свободного анализа, она особенно полезна для уже ставшего „сознательным“ и потому тяжелого на подъем пролетария, ибо она докажет ему необходимость смелой революционной тактики. Истинно развитой рабочий, будь он даже „сознательный“, будь он даже из обеспеченных слоев пролетариата, никогда не остановится перед необходимостью ведения кровавого, живого флирта с буржуями и, может быть, первый запустит камень в хозяина, если только не подбросит бомбы под его карету. Но так называемая „научность“ в какой то непонятной партийной окраске, все эти „научные“ социологические системы, состряпанные на социалистической или псевдо-анархической кухне, ничего общего не имеют с истинной научностью творений Дарвина, Ньютона, Галилея.
И, если даже неоспоримо то, что полуразвитым „сознательным“ трудно бороться с соблазнами жизни, разве может оно служить доводом к тому, чтоб окончательно оставив, дабы не отпугнуть умеренных от партии, работу революционизирования их, не решиться высказать им горькую истину об их психологически объяснимой вполне нереволюционности, с которой следует бороться открыто, а не наоборот: подделываясь к ним, выдумывать разные сказки о нереволюционности „несознательных“ масс.