— А по-моему, мы познакомились, когда я была уже подростком.
— Тем не менее, — рассеянно отмахнулся Дженкинс, заглядевшись на причудливые пятна света, рисуемые на лепном потолке хрустальной люстрой. — Ну, и что же это было? Высокий, мрачный, это я понимаю, но красавец? И уби—
— Заткнитесь, — оборвала его Гермиона. Дженкинса перекосило.
— Прошу прощения? — возмутился он.
Мать уволокла Гермиону в сторону за руку. В любой другой день миссис Грейнджер посмеялась над густо багровеющим Дженкинсом. Но в этот раз они все вместе ушли домой задолго до окончания вечеринки.
Оно того стоило.
Однако мыслей было не избежать. В канун Рождества Гермионе пришлось хуже всего, потому что ей сдуру взбрело в голову представить, каково это было бы сейчас, если бы она осталась со Снейпом. Может быть, они отправились бы на всенощную в церковь очередного городка на их маршруте. Оделись бы потеплее, втиснулись вместе на узкую скамью и читали вслух из потрёпанных книжечек чинопоследования под полночный перезвон колоколов. В Рождество магия витала в студёном воздухе. Они бы шли по морозу домой впотьмах. Если бы она не узнала правду, они уже стали бы друзьями. Может быть, он поцеловал бы её в ответ. Может быть, рассказал бы ей всё сам, объяснил бы, и всё было бы ясно и правильно…
А может быть, он и её убил бы.
Нет, хорошо, наверное, всё-таки, что она сейчас дома. Рядом тетя, дядя и три кузины, самая младшая из которых совершенно не горела желанием ночевать с Гермионой в одной комнате.
— Вы что, типа поженились? — Табита зарылась под одеяла в Гермиониной кровати. Гермиона тщетно пыталась устроиться поудобнее на материнском коврике для йоги на полу.
— Нет, — буркнула она.
— Но ты сбежала из дома.
— Я не сбегала, — возмутилась Гермиона. — Я сказала родителям, что кое-куда уезжаю, и уехала. Мне двадцать пять лет. Когда тебе двадцать пять, всё можно.
— Это если ты не сумасшедшая.
— Спокойной ночи, Табита.
В ту ночь Гермионе снились странные сны. Холодные, но радостные — раскрасневшиеся носы, снежки, сладости в стеклянных банках на полках в магазине, в котором пахло корнуолльской помадкой и корицей. Кажется, там был и Рон — даже во сне её жгло чувство вины за то, что она осмелилась и подумать том, чтобы поцеловать кого-то кроме Рона, тем боле этого…
Проснулась Гермиона продрогшая. С края матраса на неё смотрела Косолапка. Кузины в комнате уже не было.
Они сели завтракать без неё.
— Как спалось, малютка Тим[1]? — спросил отец, когда Гермиона появилась в кухне. Он мыл посуду, нацепив Гермионин фартук с изображением валлийского дракона — хвост дракона обвивал ему шею.
Она моргнула, не поняв папину попытку пошутить.
— Что, прости?
— Хромаешь.
Гермиона посмотрела на свои ноги. Кровь из пальца просочилась сквозь фиолетовый носок.
— А. Наверное, во сне кровать пнула.
— До крови? — удивился отец.
— Нет, я просто несколько дней назад пыталась ногой перевернуть мусорную урну.
Сейчас тот глупый порыв было стыдно вспоминать. Гермиона пыталась изгнать из своих мыслей всё связанное с временем, проведённом со Снейпом, с Дином, но каждая волна пульсирующей боли в пальце пронзала её насквозь, распирая криком вены, как напоминание, что она так и не решила проблему, только отмахнулась от неё. Что она так и не получила, что хотела. Что оставила книгу Батильды Бэгшот Снейпу и каждый день испытывала от этого величайшее облегчение и величайшее сожаление одновременно.
— Пойди лучше, промой, — сказал папа. — Не хотелось бы оттирать кровь с ковров. — Он надул губы, пытаясь рассмешить её. — Только не в Рождество.
По крайней мере, они не стали открывать без неё подарки. Гермионе подарков досталось гораздо меньше, чем кузинам. Впрочем, она и не просила много и думала, что не получит ничего вообще. Вот бы хихикала тетя: «Кто-то плохо вел себя в этом году!» … Тем не менее, рядом с горами подарков кузин выросла скромная кучка Гермиониных. В ней были несколько маленьких свертков, два из которых явно содержали традиционные коробки шоколада Milk Tray, и одна продолговатая помятая коробка в коричневой бумаге, на которой знакомым почерком было написано её имя.
Они открывали подарки по очереди, и все с интересом смотрели, как Гермиона берёт в руки продолговатую коробку, оставленную напоследок, и осторожно отгибает обёртку.
— От кого это? — спросила мать. Коробка под бумагой была белой, глянцевой, и Гермиона на секунду испугалась, что в ней может быть нижнее белье. Но к верхней крышке был прикреплён сложенный листочек бумаги, на котором зелёными чернилами было лаконично написано:
«Я заметил, что в вашей шариковой ручке кончаются чернила. Счастливого Рождества. СС»
Гермиона почувствовала, как вспыхнуло её лицо, и поинтересовалась:
— Когда это пришло?
— Вчера, кажется, — ответила миссис Грейнджер.
Гермиона проверила обёрточную бумагу: почтовое отправление первого класса. Отправлено двадцать третьего или двадцать второго. После её побега.
Почему?
Разорвав скотч, она трясущимися руками подняла крышку: пожалуйста пожалуйста только бы не части тела.
Страх ушёл, руки перестали дрожать.
— Ха, — пробормотала она.
В коробке не было частей тела и вообще никаких свидетельств его гнева, очевидных или неявных. Только перо, короткое, тёмно-синего цвета, с тонким латунным кончиком, и бутылочка таких же тёмно-синих чернил.
— Красиво, — без выражения сказал папа. — От кого?
— От школьного товарища, — ответила Гермиона. Записку она спрятала в смятой груде обёрточной бумаги.
— Я и не знала, что ты поддерживаешь связь с кем-то из одноклассников, — заметила мама. Она протянула руку и погладила стержень пера. — Симпатично. Правда, слегка непрактично. Будешь пользоваться?
— Не знаю.
Всеобщее внимание быстро переключилось на Табиту, которая радостно завизжала, получив в подарок новый мобильный телефон. Гермиона провела кончиком пера под ногтем большого пальца, чувствуя, как холодный метал вжимается в мягкую плоть, затем торопливо убрала перо в коробку и спрятала под своей скромной горкой подарков, состоявшей из пяти пар носков и двух коробок шоколада.
***
Национальный архив открывался только через четыре дня. Все эти четыре дня Гермиона лихорадочно названивала непонятно кому и выслушивала пустые обещания. Она позвонила в полицию двадцать шестого, но ей лишь сказали, что ничего о Снейпе сообщить не могут. А ведь как переживали о её безопасности, пока она была с ним. И только когда голос у Гермионы стал резким и пронзительным, ей пообещали, что детектив, приписанный к её делу, перезвонит в январе. Звонки и электронные письма на тот самый новостной канал остались без ответа — там беспрерывно передавали репортажи о цунами в Таиланде. Наткнувшись на эти досадные препятствия и сконфуженная собственным пылом, Гермиона свернула бурную деятельность и уселась нетерпеливо ждать двадцать девятое декабря.
Утром двадцать девятого, ровно в восемь пятьдесят девять, Гермиона стояла перед зданием Национального архива, заранее сняв пальто и перекинув его через руку, заранее убрав телефон в карман, и ждала, чтобы в здании включился свет.
Она была самой первой посетительницей архива в тот день.
Работники архива, кажется, мучились праздничным похмельем, а Гермиона поднималась на второй этаж, некстати громко топая ногами. Девушка за справочным столом уставилась на неё, щуря глаза в таком умственном напряжении, что забыла поздороваться. «Она меня узнала, — подумала Гермиона. — Здорово».
— Протоколы судебных заседаний? — выдала Гермиона вместо приветствия, ведя пальцами по краям своего читательского билета.
Девушка открыла рот, собираясь что-то сказать, помедлила и спросила:
— Который суд вам нужен, знаете?
Гермиона поколебалась.
— Наверное, Линкольнский уголовный суд. Разве что в Коукворте есть свой.
Всё с тем же потерянным видом девушка застучала по клавиатуре, подчёркнуто медленно, будто присутствие Гермионы её нервировало.