— Есть, — сказала она.
— Ну, давайте тогда попробуем его.
— Год?
— Я не знаю. — Она столько готовилась к этим вопросам, что только запуталась — никак не могла решить, ответ на какой вопрос ей хотелось знать больше всего: «когда?», «кого?» или «почему?» — Скорее всего, после семидесятого, семьдесят пятого? Наверное.
Девушка нахмурилась.
— Имя?
Гермиона снова поколебалась. Читательский билет прилип к вспотевшей ладони.
— Северус Снейп, — прошептала она.
— Как, простите?
— Северус Снейп! — Её шипение отдалось эхом. Гермиона вспыхнула, а девушка вытаращила глаза и разинула рот, теперь уже точно узнав её.
— Ясно. — Она поспешно отвела взгляд и вытащила билет из-под Гермиониной ладони. — Будет через полчаса.
— Что будет? — прохрипела Гермиона.
— Обвинительный акт.
— Только один?
— А вы надеялись, что будет больше?
Я надеялась, что не будет ни одного.
— Нет.
Девушка вернула ей читательский билет.
Следующие тридцать минут прошли в полном смятении. Гермиона ждала, чтобы документы материализовались в её ящике. Ей, нервно пританцовывающей, теребящей край рубашки, раздираемой мыслями и эмоциями в миллионы разных сторон, тридцать минут казались немилосердно долгим сроком. Она дважды вымыла руки, параноидально опасаясь, что кожный жир может погубить бумагу, то и дело крепко накручивала на пальцы ткань брюк и беспокоилась, что когда документы придут, ей захочется разорвать их в клочья. Когда её номер высветился на экране поступлений, у неё пересохло во рту, заколотилось сердце, онемели ноги.
Сделав два спокойных вдоха, Гермиона уселась за стол и положила папку перед собой. Папка казалась слишком лёгкой.
«Это ничего не изменит, — сказала себе Гермиона, проводя пальцами по корешку папки. — Это не изменит того, что произошло. Изменится только твоё знание о произошедшем».
Она раскрыла папку.
Можно было и не садиться. В папке лежала одна-единственная пожелтевшая страница. Напечатанный на ней текст был неожиданно коротким, но вот оно, его имя: Северус Снейп. Набранное этим суровым шрифтом, оно казалось таким незначительным.
Дата рождения: 9 января 1960 года. Коуквортский уголовный суд, 6 октября 1977 года.
Значит, она верно угадала его возраст… сорок четыре, почти сорок пять. «Слишком старый для тебя», — подумала она с горькой усмешкой.
Её глаза выцепили на странице самое важное, и внутри у неё всё перевернулось, ледяные ладони безвольно прилипли к столу.
И осужден за УБИЙСТВО в возрасте семнадцати лет.
Подробностей не было — ни кого он убил, ни почему, ни что именно произошло, ни сколько он просидел в тюрьме, не было даже имени убитого. Слово «УБИЙСТВО» было напечатано большими жирными чёрными буквами, будто само по себе это слово не имело достаточного веса. Гермиона не могла отвести от него глаз, казалось, ещё немного, и она упадет в эту страницу, вывалится прямо в тот зал суда и увидит Снейпа за стеклом. Семнадцатилетнего Снейпа — она представляла его себе примерно таким же, как он выглядел несколько дней назад, только ещё худее, долговязый, волосы длиннее и очень грязные. Угрюмое лицо подростка, ещё менее склонное к проявлению веселья. Немножко прыщей, наверное. И глаза… что было бы в них? Гнев или тоска? Сожаление или страх?
Знал ли он уже тогда, что что-то не так? Что чего-то не хватает? Гермионе маялась стыдом за проваленные экзамены на аттестат, а Снейп между тем сидел за убийство. И она ещё думала, что они одинаковые, с похожим происхождением, желаниями и целями.
Как же она ошибалась и как злилась на себя за это сейчас…
Почему же он не возненавидел её? Даже прислал ей рождественский подарок, сам возобновил контакт. Без объяснений, без извинений. И тем не менее, его перо по-прежнему покоилось в запертом ящике её стола, убранное подальше от Косолапки, запрятанное среди школьных табелей и драгоценностей, что подарила Гермионе перед смертью бабушка.
Гермиона ещё несколько секунд хмурилась, уставившись на слово «УБИЙСТВО».
И почему она не возненавидела его?
Сделав глубокий вдох, Гермиона перевернула страницу, ожидая увидеть лишь чистый оборот. Сердце сбилось с ритма, когда она поняла, что ошиблась. На обороте странице еле различимо, словно какое-нибудь несущественное дополнение, было напечатано:
Апелляционное заявление удовлетворено 8 августа 1979 года.
Выпущен под залог.
И больше ничего: ни последующих действий, ни протокола результатов апелляции. Наверное, всё прошло хорошо, подумала Гермиона. Как иначе, если Снейп сейчас гуляет на свободе?
Наверняка хорошо.
«Мечтать не вредно», — напомнило проклятое рациональное полушарие мозга. Гермиона поблагодарила девушку за справочным столом и с улыбкой вернула ей папку. Она не была знакома с судопроизводством, но знала, что там полно технических тонкостей. Ловкостью рук невинных можно сделать виновными, а виновных свободными.
Вот только к которым из них относился Снейп?
Человек, приславший мне перо на Рождество.
Убийца.
Друг.
— Тут есть ещё кое-что, — сказала девушка, когда Гермиона уже поворачивалась, собираясь уходить. — В базе данных есть ещё один Снейп. — Глаза девушки были широко раскрыты, бледные руки зависли над клавиатурой. — У нас здесь нет документов, только имя в компьютере, из магистратского суда. Я просто подумала, может, вам интересно.
Гермиона рассеянно поблагодарила её и поехала на метро домой, ощущая себя чужой в собственном теле. Дома она обнаружила, что мама расположилась на диване в гостиной, удерживая на коленях коробку с украшениями. Мишура змеилась по полу и путалась у Косолапки в передних лапах.
— Как посидела в библиотеке? — спросила миссис Грейнджер.
— Нормально, — ответила Гермиона и скрылась на втором этаже. И спустилась обратно через несколько минут, обмотав вокруг шеи шарф, надев варежки и шапку и перебросив через плечо тяжёлый рюкзак.
Мама подняла глаза, и стеклянная звезда упала у неё из рук в коробку, отколов один лучик.
— Ты куда? — предостерегающе выдохнула она.
— Со мной всё будет хорошо, — сказала Гермиона. Она продела руку во вторую лямку рюкзака и, наклонившись, поцеловала мать в щёку. — Я буду звонить каждый день. Обещаю.
И была такова, прежде чем к миссис Грейнджер успел вернуться дар связной речи.
***
В доме в тупике Прядильщика пахло подгоревшим консервированным томатным супом. Снейп ещё не вымыл посуду после своего великого рождественского пира (чашка супа, две кружки чая и пирог с мясом от полуслепой соседки, не смотревшей новости), и утварь отмокала в раковине —лампочка на кухне перегорела, поэтому его времяпровождение там ограничено было самыми светлыми дневными часами.
Это было паршивое Рождество.
Он пытался читать, листая оставленные Гермионой книги, но переворачивал страницы, не вникнув ни в единое печатное слово. О чём он думал? В основном о Гермионе, если честно. О том, как подергивалось её тело, когда она рухнула на пол в Неверном доме. Как сосредоточенно она читала. Как улыбалась, как поддразнивала его… Снейп отдал бы что угодно в обмен на то, чтобы она сейчас глянула на него и сказала самым что ни на есть убийственным тоном: «Профессор».
Но получил он только надпись «ИЗВРАЩЕНЕЦ» на входную дверь краской из баллончика — будто Гермионе было не двадцать пять, а пять, будто она не была взрослой самостоятельной женщиной. На окне гостиной было нацарапано «УБИЙЦА» — видимо, на случай если он забыл, что он убийца. В любой момент, думал Снейп, в щепки разлетится дверь и его выволокут на улицу, швырнут на обочину лицом вниз, открытым ртом в бетон, и…
В дверь постучали. Половина четвертого пополудни, двадцать девятое декабря, всего полторы недели до сорок пятого дня рождения. «Когда в новостях, — думал Снейп, идя к двери, — будут сообщать, что найдено моё тело, возраст округлят. И останусь я сорокапятилетним навечно».