Две тени великих богоборцев витают над европейским миром — Ибсена и Ницше. Они родные братья наших пророков — Достоевского и Вл. Соловьева, этих безумных мятежников, видевших личину богопокорства…
Для кого раскрылись эти великие сердца, кто угадал пророчества, должен — не смущаясь — идти на встречу свободе.
«Религия не может быть чем-нибудь: она вас или ничего», — так утверждал Вл. Соловьев. «Мой лозунг — все или ничего» — так говорит Генрик Ибсен устами Бранда. И тот же Бранд провозглашает, как верховный принцип:
Сопоставляя воистину религиозную формулу Бранда, — «Все или ничего» — с его требованием личного самоутверждения, мы приходим к заключению, что Ибсен искал такого самоутверждения личности, какое желанно с точки зрения анархиста-мистика.
Однако лозунг «все или ничего» понимается часто не как требование полноты личного самоутверждения, а как полнота исповедания. Вот источник нашего разногласия с теми, кто торопливо и подозрительно требует от нас догматического исповедания. Как не похожи эти вопрошатели на мятежного Бранда, который безбоязненно раскрывает свою израненную душу: «я не знаю, христианин ли я, но я твердо знаю, что я человек».
Христиане ли мы?
Христианин ли Никодим? Не вместе ли с ним приходим мы к Учителю ночью, когда спят дневные ученики, утомленные собственными восклицаниями, «Господи! Господи!». -Не от Учителя разве мы приняли мудрость «должно нам родиться свыше?»
Но т., кто вместе с Брандом другими «обреченными» ищет нового храма на вершине, христиане ли только? Не раскрыло ли свое лицо третье Вечное Начало, освобождающее нас от христианской морали? Не полагается ли начало третьего царства? «Третье — царство великой тайны, — царство, которое должно утвердиться на древе познания и на древе креста вместе, ибо оно ненавидит и любит и то, и другое, ибо начало его живых источников скрывается и в саду Адама и в недрах Голгофы». (Ибсен. «Кесарь и Галилеянин»). Свою идею третьего царства Ибсен пояснил в торжественной речи, произнесенной в Стокгольме в 1887 году.
«Я думаю — сказал он — что теперь действительно близок век, когда политические и социальные понятия перестанут существовать в современных формах, и что из них, тех и других, вырастет нечто новое и единое, и что на первых будет заключать в себе условия для счастья человечества; я думаю, что поэзия, философия и религия сольются и создадут новую категорию и новую жизненную силу, о которой мы, современные люди, не можем составить себе ясного представления… Особенно же я верю в то, что идеалы нашего времени, отживая свой век, обнаруживают явное тяготение возродиться в том, что я в своей драме „Кесарь и Галилеянин“ подразумеваю под „третьим царством“».
Мы разделяем упования Ибсена и думаем, что путь к этому новому освобожденному и преображенному миру есть путь великого возрастания, — великого мятежа. Социальная революция, которую должна в ближайшем будущем пережить Европа, является лишь малой прелюдией к всемирному прекрасному пожару, в котором сгорит старый мир. Старый буржуазный порядок необходимо уничтожить, чтобы очистить поле для последней битвы: там, в свободном социалистическом обществе, восстанет мятежный дух великого Человека-Мессии, дабы повести человечество от механического устроения к чудесному воплощению Вечной Премудрости.
Историческое христианство, проповедуя богопокорство, скрыло от нас мятежное лицо Того, кто с высоты Голгофы воззвал к Верховной Силе: «Элои! Элои! Ламма савахани». (Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? — прим. пер.)
Власть и Свобода! «Кесарь и Галилеянин! Как примирить непримиримое? Да, этот Иисус Христос — величайший мятежник, когда-либо живший на земле. Что такое Брут, что Кассий в сравнении с Ним? Они убили одного Юлия Цезаря, а Он убивает Цезаря и Августа вообще. Мыслимо ли примирение между Галилеянином и кесарем? Хватит ли на земле места для них обоих? Ведь Он живет на земле… Галилеянин жив — говорю я, — как неправы были иудеи и римляне, воображая, что убили Его. Он жив в мятежном духе человеческом, жив в его упорном сопротивлении и презрении всякой видимой власти. „Воздай кесарево кесарю, а Божие Богу“. Никогда еще уста человеческие не изрекали ничего коварнее. Что скрывается за этими словами? Что и сколько именно надлежит воздать кесарю? Эти слова подобны палице, сбивающей венец с головы кесаря».
Наша жизнь проходит в непрестанном касании к власти, источник которой лежит в изначальном отпадении этого множественного мира от вечной любви и свободы. Не во имя нравственного долга, как начала лежащего вне нас, а во имя нашей личности, стремящейся найти полноту своего я в союзе с любовью и свободой, мы должны превратить нашу жизнь в неустанную борьбу с властью. Наша непримиримость обусловлена сознанием нашего единства с Премудростью: всякое механическое начало в истории и в космосе нам равно ненавистно, будет ли оно проявляться, как «государство», — или, как «социальный порядки», — или, как «законы природы». Мы можем быть «политиками», но только в обратном смысле, т. е. мы должны участвовать в политической жизни, поскольку она динамична и революционна, поскольку она разрушает государственные нормы; и в социальной борьбе мы должны участвовать, поскольку дело идет о разрушении того порядка, который экономически закрепощает личность, но всякое строительство политическое и социальное недопустимо с нашей точки зрения: наши построения совершаются внутри механических отношений. Такова схема «теории прогресса», которая объясняет нашу позицию вечных воителей с «венцом кесаря».