— Тихо, ребята! Не бузить! — успокаивал окруженцев их командир техник-интендант 1-го ранга Петр Прядко.
Галдеж прекратился, и бойцы, сбившись в кучку, отправились сдавать оружие.
Спустя час у блиндажа, где временно разместился фильтрационный пункт Особого отдела НКВД 6-й армии, выстроилась молчаливая очередь. Бойцы нервно переминались с ноги на ногу и исподлобья постреливали колючими взглядами на брезентовый полог, закрывавший вход. Прошла минута-другая, а в блиндаж все не вызывали. Особист, видимо, решил поиграть на нервах окруженцев, рассчитывая быстро расколоть затаившихся среди них агентов абвера — гитлеровской разведки.
Оперуполномоченный лейтенант госбезопасности Виктор Макеев, просмотрев документы, решил начать допрос с техника-интенданта 1-го ранга Прядко. Его насторожило то, что разношерстную группу бойцов и младших командиров возглавил не политрук или строевой офицер, а какой-то там «интендан-тишка». Он подозревал — здесь что-то не чисто: Прядко мог оказаться «подсадной уткой» абвера. На эту мысль Макеева наводила ориентировка особого отдела армии — фамилия Прядко числилась в списке разыскиваемых вражеских агентов.
За пять месяцев войны Макеев насмотрелся всякого и уже ничему не удивлялся. Вербовку пленных красноармейцев абвер поставил на поток и сотнями перебрасывал через линию фронта. Большинство из них пошло на сотрудничество, чтобы не умереть от голода. Но находились и такие, кто люто ненавидел советскую власть или повязал себя кровью. Они, попав к особистам, знали, что их ждет, и нередко пускали в ход ножи и кулаки.
Макеев на всякий случай расстегнул кобуру, проверил пистолет и, бросив строгий взгляд на сержанта, глыбой застывшего у входа, распорядился:
— Дроздов, вызывай Прядко!
Тот откинул полог, приподнялся над бруствером траншеи и выкрикнул:
— Хто тут Прядко?
— Я! — откликнулся голос из толпы.
— Заходь!
Окруженцы пришли в движение. От группы младших командиров отделился высокий, стройный, лет тридцати офицер-интендант и решительной походкой направился к блиндажу. Вслед ему неслись дружные выкрики:
— Иваныч, скажи, пусть не тянут резину, а то скоро от холодрыги околеем… Што зря мурыжат, мы свое слово уже сказали… Пусть за нас мертвые фрицы отчитываются…
— Все будет нормально, ребята, — заверил Петр бывших своих подчиненных и спрыгнул в траншею.
Комья мерзлой земли посыпались на дощатый настил и покатились в блиндаж. Сержант отбросил их сапогом и недовольно буркнул:
— Че грязь тащишь.
— Может, еще ноги вытереть? — огрызнулся Петр и, отодвинув его плечом, протиснулся в блиндаж.
В нем царил полумрак. В тусклом свете фитиля-самоделки, сделанного армейскими умельцами из гильзы сорокопятки, бледным пятном отсвечивало невыразительное лицо. Физиономия особиста ничего не выражала. Перед ним на наспех сколоченном из досок столе лежали тощие папки, стопка листков бумаги, ручка с обгрызенным концом и пузатая чернильница.
«Ручка — самое опасное оружие особистов, — вспомнил Петр мрачную шутку о военных контрразведчиках, гулявшую в армейской среде, и с горечью подумал: — Для кого — война, а для кого она — конторская писанина».
Особист поднял голову и, откинувшись на стенку блиндажа, принялся буравить окруженца подозрительным взглядом.
«Глаза только не проешь. Меня этим не возьмешь. Видал таких», — заговорило в Петре давнее неприязненное отношение к военным контрразведчикам.
Незадолго перед войной на складе ГСМ из-за нерасторопности техника произошла утечка бензина. Ретивый особист тут же взялся раскручивать дело о группе вредителей, а из него, Прядко, принялся лепить главного организатора «преступления». Расследование набирало обороты и катилось к военному трибуналу. От суда Петра и других «вредителей» спас арест самого особиста: он оказался «пробравшимся в органы троцкистом и агентом мирового империализма». Но на том злоключения интенданта Прядко не закончились.
Спустя два месяца его снова вызвали в особый отдел — на этот раз из-за антисоветских разговорчиков, которые вели подчиненные, — и, изрядно помурыжив, отпустили.
И от этой встречи с особистом Петр не ждал ничего хорошего. А Макеев все держал многозначительную паузу. Ему надоело торчать перед ним свечкой, и, не спрашивая разрешения, он сел на чурбак, заменявший табуретку. Особист грозно сверкнул глазами и тоном, не сулящим ничего хорошего, начал допрос: