Итак, повесть «Однокурсники» далеко не может быть признана страницей из летописи, дающей глубокий анализ особенностей общественного развития текущей минуты. Эмоции и чувства, которыми живут действующие лица, – суть «общечеловеческие» эмоции и чувства, сотни раз трактовавшиеся в предыдущих романах г. Боборыкина и притом всегда одним и тем же образом. Другими словами, герои «Однокурсников» повторение традиционных боборыкинских типов.
Отметим очень яркий пример подобного «повторения». Девушка, рвущаяся к «свету», ищущая «света» сначала в сфере «идей» и находящая его в области сценического искусства, фигурировала в одном романе г. Боборыкина, написанного еще более двадцати пяти лет тому назад, в качестве героини эпохи «Дельцов». Зинаида Тимофеева начала с того, что зачитывалась «идейными «книжками, увлекалась принципиальными вопросами, вращаясь в кругу университетской молодежи, а кончила тем, чем и Синицына – поступила на сцену. Вариация этого типа встречается и в другом романе г. Боборыкина, написанного несколько позже: в «Китай-городе» в образе генеральской дочери Таси, девушки с менее широкими запросами жизни, г. Боборыкин воплотил неудержимую «страсть» к сцене.
Теперь обратимся к «Жестоким». Этот роман «в двух частях» еще далеко не кончен (в январской и февральской книжках «Русской мысли» напечатано всего одиннадцать глав его первой части) и потому, отлагая его подробный разбор до того времени, как окончиться печатание, ограничимся здесь лишь очень немногим.
А именно отметим, что в напечатанных главах основные недостатки художественной техники г. Боборыкина выступают довольно рельефно. Автор представляет вниманию читателей целую галерею «новых людей», носителей различнейших «новых» мировоззрений. Эти люди появляются по очереди на авансцене и излагают свое идейное profession de foi. Ho по-прежнему» идеи» не играют во внутреннем развитии романа существенной роли.
По-прежнему «жизненным нервом» романа является любовная интрига. Ницшеанец адвокат Приспелов находится в интимной связи с героиней «бальзаковского «типа, женой крупного чиновника, Безруковой. Безрукова узнает случайно о том, что она имеет себе соперницу в лице одной очень интеллигентной молодой девушки и дает «отставку» ветреному ловеласу. Чтобы больнее уколоть самолюбие Приспелова, она заводит интригу с изящным декадентом Голубиным. Приспелов переживает «ужасные» муки ревности.
По-прежнему, если выкинуть из романа «эпизодические» места, снять с героев костюмы, характеризующие их как представителей новых «веяний», роман потеряет свой летописный характер и его персонажи окажутся повторением или вариацией старых боборыкинских типов.
Так, в изображении душевного мира крайнего индивидуалиста Приспелова г. Боборыкин (в напечатанных главах) не внес ничего существенно нового, сравнительно с теми изображениями крайнего индивидуализма, которые так часто встречались в его предыдущих романах. Приспелов исполнен сознанием своей силы, сознанием того, что достиг своего положения собственным «талантом», мозговой силой и характером»: он боготворит этот талант, эту силу и характер; он любуется своим могуществом; на прочих смертных он смотрит с олимпийской высоты, как на существа низшего порядка, существа презренные: сознание силы и презрение к толпе – вот и все, что лежит в основе его «ницшеанской» психологии. Но точно теми же психическими особенностями г. Боборыкин наделил некогда, напр., героя «Китай-города», афериста Палтусова, по уши влюбленного в себя, считающего признаком истинного человека единственно «бойкий ум и знание людей, их душевной немощи и грязи, их глупости, скаредности, алчности», презирающего людей и преклоняющегося своей силе, другим примером подобного же индивидуализма служит полковник Рынин («Из новых»), душу которого «наполняет высоким сладострастием сознание собственной силы, характера, идеи, ума» и который искренне убежден «в ничтожестве и мелкоте окружающих».
Будем надеяться, что в последующих главах романа мы найдем материал, который даст нам право назвать «Жестоких» истинной «хроникой», новой эпохи. Но пока «Жестокие» разделяют участь «Однокурсников»: в них мы не видим глубоко продуманной картины современности; в них не бьется ключом настоящая жизнь; в них есть новые «идеи», но нет «новых» живых людей; в них мертвы «новые» идеи и живы «старые» люди.