— Боже мой!
Мэри привстала на колени. Развязка наступила так неожиданно, что она не нашлась что сказать.
— Какой ужас… Господи, Вилли… Что же дальше?
— Я не видел всего, меня увела няня. Целый день я бился в истерике и назавтра у меня начался жар. А потом нам пора было уезжать. Девочку я больше не встречал.
— Ох, Вилли… Какая жалость, мне так жаль!
Она умолкла. Далекий зов кукушки все долбил и долбил стоячий воздух. В сознании Мэри, застилая собою кладбище, маячила картинка, похожая на побурелую от времени фотографию. Правильные дорожки городского сада, няньки, судачащие на лавочках, чинные, затейливо разодетые дети, вертлявый песик. Лихорадочно ища нужных слов, она хотела спросить, как звали девочку, но вслух выговорилось:
— А как звали собачку?
Ответом ей было молчание. Не может вспомнить, подумала Мэри. Она подняла глаза.
Вилли сидел неподвижно, обхватив руками колени; по лицу его текли слезы. Скривив губы, он приоткрыл рот, закрыл опять, — и со второй попытки выдавил:
— Ровер. Это был английский терьер, а им в те дни модно было давать английские клички.
— Милый мой…
Мэри неловко подалась вперед, стараясь найти точку опоры на пружинистом плюще. Припав к Вилли, обняла его сзади одной рукой и склонила голову ему на плечо. Вилли прикладывал к лицу чистый, сложенный вчетверо носовой платок. Мэри обняла его другой рукой и крепко прижала к себе, упираясь щекой в плечо его пиджака. Это его не утешает, с отчаянием думала она, почувствовав, как напряжено его тело в плену ее рук, — нисколько не утешает. Она прижала его к себе еще крепче — и, отпустив, отодвинулась. Потоки яркого света поразили ее, как будто она только что выбралась наружу из темноты.
— Послушайте, Вилли, — сказала она, — слушайте и не подумайте, что я сошла с ума. Вы не женитесь на мне?
— Что?
— Я говорю, вы не хотите на мне жениться?
Она сейчас стояла на коленях напротив него. Вилли продолжал вытирать лицо платком. Поерзав, поджал под себя ногу. Медленно обвел кладбище взглядом, и, когда остановил его на Мэри, лицо его выглядело совершенно иначе, разгладилось, осветилось дурашливым и задорным выражением — таким она наблюдала его однажды, когда он под музыку Моцарта пустился в пляс по своей комнате.
— Какая прелесть! — проговорил он. — Мне еще ни разу никто не делал предложения! — И, когда Мэри попыталась было что-то сказать, прибавил тихо, почти шепотом: — Я, знаете, импотент…
— Вилли, Вилли! — разлетался по кладбищу пронзительный зов.
Они оглянулись: через ограду торопливо перелезала Барбара. Едва касаясь голубыми босоножками темнозеленого ковра, девочка подлетела к ним:
— Ой, Вилли, Мэри, вы не видели Монтроза?
Оба сказали, что не видели.
— Его нет, где я только ни искала — нигде нет! Давно уже, он никогда не пропадал так надолго — пить молоко, и то не явился! Пирс говорит, значит, наверное, утонул…
— Чепуха, — сказала Мэри. — Кошки не тонут, они слишком сообразительны. Найдется, никуда не денется.
— Но где же он, — он не такой, как другие коты, у него нет привычки слоняться…
— Вот что, — сказал Вилли, не без труда вставая со своего плетеного сиденья. — Мы сейчас с тобой вернемся назад и поищем вместе. Не удивлюсь, если окажется, что он неподалеку — лежит себе и спит где-нибудь под кустом. Я помогу тебе его найти.
— Да я уже везде искала, он ведь всегда приходит к чаю, все сроки давно прошли…