Промыв рану, Рауль смазал её целебной мазью и туго перебинтовал. Когда всё было закончено, Леон в изнеможении откинулся на спинку дивана, а Рауль, в свою очередь, сделал несколько глотков вина.
– Вы до сих пор не хотите мне ничего рассказать? – поинтересовался он, встревоженно глядя на бледное лицо капитана.
– Нет. Человек, сделавший это, – он кивнул на перевязанное плечо, – уже далеко отсюда. И да, – он устало сомкнул веки. – Спасибо за помощь.
– Я расскажу Анри и Жаклин, – после недолгого молчания произнёс Рауль, – напишу Анжелике, чтобы она приехала...
– Не сметь! – вскинулся Леон. – Не надо дёргать Анжелику из-за пустячной царапины. Вы же её знаете, она станет волноваться...
– Я бы не назвал ваше ранение пустячным, – покачал головой Рауль. – Признаться, я боюсь оставлять вас в таком состоянии.
– Бросьте, на мне всё заживает, как на собаке, – Леон снова откинулся назад. – Мне надо выспаться, и я снова буду в строю.
Вскоре Рауль, всё ещё встревоженный, покинул дом Леона и после некоторых размышлений отправился в Лувр. Там он отыскал своего друга Анри д’Эрбле и его невесту, фрейлину Жаклин д’Артаньян.
– У меня дурные вести, – негромко сказал он, когда все трое уединились в одной из дальних комнат дворца. – Сегодня утром я навестил Леона... Он ранен.
– Тяжело? – нахмурился Анри.
– Не очень. Пулей, в левое плечо, по касательной, кость не задета, но самое странное то, что он отказывается говорить, кто его ранил. Лекаря звать тоже отказался, я перевязал ему плечо, предлагал написать Анжелике, но Леон твердит, что никто не должен знать, – Рауль вымолвил всё это на одном дыхании и умолк.
– Кажется, нас ждёт очередное приключение, – произнёс д’Эрбле и покосился на Жаклин, которая, в отличие от мужчин, выглядела не столько взволнованной, сколько удивлённой.
– Надо же, Леон ранен, – она приподняла брови. – Я думала, он заговорённый – в него пули не попадают, и шпаги не колют.
– Жаклин, всё может быть серьёзнее, чем мы думаем, – укоризненно сказал Анри. – Я могу навестить Леона вечером и спросить...
– Не думаю, что это хорошая мысль, – прервал его Рауль. – Вы же знаете его характер, а от ранения, думаю, он не стал мягче.
– Но что он вам сказал? – спросила Жаклин. – Кто его ранил?
– В том-то и дело, что он ничего сказал... почти ничего. Человек, ранивший его, уже не здесь... возможно, Леон отправил того, кто подстрелил его, на тот свет. Он сказал, что всё закончилось, и нам ничего не угрожает.
– Хорошо бы это оказалось правдой, – вздохнул Анри.
– Будьте пока начеку. Я навещу его снова, – заключил Рауль, – и постараюсь позаботиться о нём. «Это будет трудно, – добавил он мысленно, – ведь заботы Леон не принимает ни от кого, кроме своей сестры».
***
Капитан Леон спал, и сон его, беспокойный и мучительный, превращался в бред. Левое плечо горело огнём, голова кружилась так сильно, что он не мог даже сидеть, и лежал, закрыв глаза и проклиная всё на свете – свою неловкость, медлительность своей вороной кобылицы, пулю, выпущенную из пистолета, и ту, что выпустила эту пулю...
Временами он приходил в себя, делал несколько лихорадочных глотков – воды или вина, ему было всё равно, менял повязку с помощью Рауля, который почему-то всегда оказывался рядом. Когда окровавленные бинты сменялись чистыми, Леон снова ронял голову на подушку и уходил в забытьё. В этом странном, полубредовом-полусонном состоянии кружились перед ним лица людей, как недавно встреченных, так и давно забытых, любимых и ненавидимых, убитых им, спасённых им...
Там был его отец, Портос, гигант среди гигантов, шумный, громкоголосый и хохочущий, настолько живой, что нельзя было ни на минуту поверить в его смерть под обрушенной скалой. Там была мать, чьё нежное лицо всё время расплывалось и ускользало от него. Там была сестра с её ясными синими глазами – она улыбалась, целуя его на Королевской площади, ахала, наблюдая за его поединком с Жаклин, плакала, умоляя его уступить дорогу и не сражаться с мушкетёрами...
– Анжелика... – хрипло позвал он, но лицо сестры исчезло, а ясное небо Англии сменилось полутёмными очертаниями комнаты. Уже вечер – неужели он проспал так долго? Ему никак нельзя болеть, надо вставать и идти, делать что-то важное...
– Кажется, он бредит, – чей это голос? Женский, но не сестры. Ах, это ведь Жаклин д’Артаньян! Как странно – она хотела убить его тогда, на берегу, но сейчас она здесь, сидит у его постели... Или она пришла посмотреть на его мучения?
Прохладная рука коснулась его лба.