Олэн сел чуть поодаль и закурил. Ему не пришлось выворачивать карманы. До этих банкнот он пока не успел дотронуться. Он смотрел, как Франсуа Кантэ тщательно их сортирует.
– Довольны? – спросил главарь братьев Шварц.
– Для того мы сюда и пришли, чтоб порадоваться, – ответил тот, что слева.
Если приглядеться, это был старший. Впрочем, не намного, ибо мамаша Шварц произвела на свет этих двух неподражаемых в социальном плане «великолепных»[3] почти сразу же одного за другим. Их отец умер в Гвиане, заработав пожизненную каторгу за то, что подвесил полицейского на крюк в мясной лавке. Братцы имели обыкновение говорить, что их родитель просто не довел дело до конца. Мать умерла с горя, хотя ее отпрыски наивно полагали, что от старости.
Франсуа Кантэ поглядел на часы: половина одиннадцатого.
– Точь-в-точь по графику, – с улыбкой объявил он.
Франсуа осушил бокал, сел и разделил сумму на пять частей. Олэн не шевельнулся. Он знал, что к нему это не имеет отношения. Пачки новых банкнот Франсуа отодвинул в сторону.
Где-то внизу хлопнула дверь. Франциск Первый знаком приказал Олэну взглянуть, кто там. Тот молча вышел на лестницу, в то время как братья Шварц с трогательным единодушием выхватили «кольты».
– Это они, – вернувшись, сообщил Олэн.
Франциск Первый не двинулся с места, а братья убрали «пушки». В кабинет вошли два господина, которые так оживленно спорили о супружеской измене, закрывая от мотоциклистов боковой выход из банка.
Кругленькие, так и излучавшие добродушие, Робер и Роже уже успели прославиться в знаменитом деле о лже-жандармах. И тот, и другой жили за городом (но отнюдь не по соседству) и при случае с удовольствием копались в огороде. Робер выращивал лучшую спаржу в округе.
Недавно освободившись из тюрьмы, оба вели себя особенно осторожно. Их адресов не знал никто, кроме Франциска Первого. И Робер, и Роже успели разменять пятый десяток.
– Бумажек – куча, но много мелких, – сказал Кантэ в виде предисловия. – В общей сложности – двести двадцать миллионов старых франков.
– Меньше половины того, на что мы рассчитывали, – проворчал младший Шварц.
– И все-таки лучше, чем дневной заработок водопроводчика, – бросил Робер.
Франсуа подвинул на видное место кучу новых банкнот. Все это были великолепные новенькие хрустящие купюры, серийные номера которых шли один за другим.
А по старой традиции, Национальный банк переписывал номера и серии новорожденных.
– Они проверят номера во всех отделениях, куда сегодня утром посылали новые бумажки, и методом исключения засекут эти. Проще некуда.
Кантэ накрыл их рукой. Рожэ и Робер налили себе по бокалу общеукрепляющего.
– И сколько тут? – поинтересовался Шварц-старший.
– Пятьдесят.
– Что ты собираешься с ними делать? – настаивал старший из братцев.
– Сжечь.
– Ты, что, приволок нас сюда полюбоваться, как горят пять «кирпичей»?
Франсуа распахнул пиджак и встал. При этом он внимательно наблюдал за руками братьев Шварц.
– Не совсем. Я позвал вас, чтобы каждый получил хорошую порцию добрых старых дедулек, и не влип, как новичок.
– Мы не новички, – пробормотал младший Шварц.
Все это ему ужасно не нравилось, и скрывать свои чувства парень не умел.
– Двести двадцать минус пятьдесят, остается все же сто семьдесят, – заметил Робер.
Франсуа подозвал Олэна и подвинул к нему пачки новых банкнот.
– Спали где-нибудь в уголке, – приказал он.
Шофер начал сгребать их со стола.
– Я же сказал тебе, мы не молокососы, – повторил Шварц-младший. – Неужто не сумеем разменять меченые бумажки?
– Не сомневаюсь, но я терпеть не могу рисковать зря. Франсуа всегда вычислял необходимую степень риска и не выходил за ее рамки, благодаря чему ловко ускользал из сетей, хотя их ячейки непрестанно сужались.
– Не ты ж будешь нарываться, так какое тебе до этого Дело? – наседал старший.
– Тут решаю я, – оборвал его Франсуа. – Можешь идти, «О!»
Олэн понес запечатанные пачки к двери, но не успел переступить порог, как дорогу преградили братья Шварц.
– Нам охота взглянуть на пожар, – дружно сказали они.
– Тогда отправляйтесь с ним!
Олэн вышел на лестницу. Оба стрелка шлепали за ним по пятам. Роже и Робер с удивлением уставились на Франсуа. Но тот сказал себе, что, коли братишки прикончат «водилу», значит, настало время с ними разделаться. На столе перед главарем лежала шляпа. Он сунул под нее револьвер и стал ждать. Франциск Первый обожал такие старомодные приемчики.
Олэн протопал в дальний конец мастерской и остановился у кучи бидонов, бутылей, пустых форм и отражателей для неоновых трубок.
3
Намек на «светских львов» во Франции времен реставрации монархии в 1815–1830 гг.