Потому что однажды (12 декабря 2013 года) получила я от Самуила Ароновича такое письмо: «Ну и, кроме того (хвастаться так хвастаться) – в конце января издательство “Время” обещает выпустить переиздание моей первой, старой, многострадальной, когда-то рассыпанной в наборе по приказу ГБ, книжки “Литератор Писарев”. Мне очень хотелось бы, чтобы она у Вас была, но, находясь здесь, организовать доставку книги из Москвы в Мюнхен – боюсь, мне не под силу. Если все же она когда-нибудь попадет к Вам, дорогая Майя, в руки, – припомните, что я очень хотел Вам ее подарить. Почти уверен, что она Вам понравилась бы».
А я же учительница бывшая. И понимаю, что без этих книжек учителю литературы никак нельзя. На самом-то деле никому нельзя. Но учителю особенно.
Без «Литератора Писарева», без «Железного бульвара», без «всего Гедройца» и «всего Лурье».
Ведь сам же когда-то писал в рецензии на «Empire V» Виктора Пелевина: «…книги, ублажающие человеческий ум, изменяют мир (если изменяют) медленно и незаметно. И каждый писатель мечтает сочинить такую, которая что-нибудь сделала бы с человеческим сердцем».
Именно это у Самуила Ароновича и получилось. Что-то сделать с человеческим сердцем. (Знаю: не только с моим.) И надеюсь, пусть даже «медленно и незаметно», то, что он писал – и как писал! – обязательно изменит мир. К лучшему, к лучшему…
И вот с этим знанием и с этими книжками, хоть, наверное, странно это звучит, я мечтаю вернуться в российскую школу.
И может быть, я начала бы свой первый урок с таких слов С. А. Сказаны они были в рецензии на книжку А. А. Зимина «Слово о полку Игореве». Но тут дело не в конкретной книге; верю, что ученики бы мои поняли… «…Запрета больше нет. Эта книга разрешает каждому думать, как он хочет. Про все на свете. А также показывает любому желающему, какое это наслаждение, сколько в нем горечи».
Впрочем, процитированные строчки как нельзя лучше относятся к текстам самого Лурье. Именно так – думать про все на свете, как хочешь. Вот таким образом пытаешься жить, если ты читал книги Самуила Ароновича.
А уж старшеклассникам моим любимым как бы это пригодилось. Жить творчески, свободно, не оглядываясь на авторитеты. И главное – думать, анализировать, вникать; за внешним проявлением жизни видеть ее подлинный, настоящий смысл.
Я даже не исключаю, что мои ученики стали бы просто лучше, научившись чужую жизнь воспринимать как не чужую и ощущать трагедию этой жизни и трагедию ухода… (Трудно представить, что можно переживать или заплакать, прочитав, назовем это «литературоведческое эссе», но – вот вам доказательства – совсем вроде бы простые, сухие, кажется, что лишенные эмоций, а на самом деле очень страшные строчки о судьбе поэта, загубленного в тридцатые годы прошлого века: «Ответсек Союза писателей переслал под грифом “совершенно секретно” отзыв Павленко наркому внутренних дел и попросил “помочь решить этот вопрос об О. Мандельштаме”. Тот помог – и 27 декабря того же года поэт умер в пересыльном лагере “Вторая речка” под Владивостоком».)
Не могли бы мои школьники, с которыми я когда-то говорила о стихах Мандельштама, не почувствовать всю горечь, всю несправедливость, всю безнадежность и все равно высочайшую подлинность этой жизни, особенно когда прочитали бы дальше: «Вроде сломали, заморочили, свели с ума – совсем советский сделался человек… А погиб из-за строчки настоящей – пал смертью поэтов. Потому что чувство стиля совпадает с чувством чести».
И я не сомневаюсь, что задумались бы над словами Лурье-Гедройца о пусть даже совсем неизвестной им книге «Бесконечно малая» Виктории Каменской: «Отлично переводила чехов, словаков и вообще всю жизнь самозабвенно сеяла разумное и доброе. И даже вечное, если считать непреходящими такие вещи, как отвращение к насилию и вранью, верность идеалам и друзьям и талант узнавать прекрасное по счастью им доставляемому».
Так невзначай – определение прекрасного. Просто оно, оказывается, должно доставлять счастье.
А я-то раньше все безуспешно придумывала, как объяснить своим ученикам про такое… эфемерное…
И может быть, они научились бы радоваться просто появлению хорошей книги. Быть от этого счастливее. Как когда-то Гедройц на своем-то Божьем острове…
«Потому что – да! Ура!.. Вышел из печати последний том первого настоящего Собрания сочинений Корнея Чуковского. Через пятнадцать лет после его смерти – но все равно! Тиражом не указанным – и так ясно, что практически никаким, – но все равно! И даже наплевать, что читать его стало некому. Все равно: литература торжествует».