Какое прекрасное большое письмо Самуил Аронович мне написал. Как поддержал, как успокоил. Какую исчерпывающую точную характеристику дал Познеру. И черту подвел под всем этим.
«Так что не огорчайтесь, дорогая Майя. Когда такой человек высокомерно Вам грубит – это лучше, чем если бы лицемерно хвалил» (12 декабря 2013 года).
Возился, короче, со мной. А ведь в это время уже болел. В том же письме лишь краем этой темы коснулся.
«К сожалению, я сейчас не в Петербурге. А в Пало-Альто, Калифорния. Лечусь от довольно тяжелой болезни. Верней – врачи пытаются ее ход притормозить. Однако не унываю и даже кое-что пишу. В 10 номере “Звезды” – про “Кармен”. А в январском будет еще один, важный, мне кажется (во всяком случае, важный для меня) текст. Если хотите, пришлю».
Конечно, я хотела, чтобы прислал. Чтобы продолжал работать. Чтобы был, был…
Из моего письма 14 декабря 2013 года:
«Я только не понимаю – что это… Почему я получаю такую радость от Ваших текстов. Почему я бегаю с ними и читаю своим друзьям. Почему я, поругавшись с семьей, и – чтобы не орать на них – вредных, беру Ваши книжки, и читаю… про Ремарка, про Петербург, про Бродского, про вообще неизвестные мне тексты, истории, детали…
Дело даже не в блестящем Вашем стиле, уме, образованности совершенно какой-то фантастической… Вот такое чувство, что Вы мне руку протягиваете и говорите: Ладно, Майка, все пройдет… И ведь вроде Вы не особенный даже оптимист. Скорее даже наоборот… Но вот со мной – у Вас такая получилась история».
Говорю же: всем хотелось с ним поделиться. Мыслями о жизни в первую очередь. И о России, конечно. Очень он переживал.
Из письма за 11 декабря 2011 года: «У нас сегодня два митинга протеста, один разрешен, другой – нет, постараюсь побывать и там, и там. Это важные эпизоды…»
А я тут еще напомнила Самуилу Ароновичу одну его цитату. В письме от 29 июня 2015 года.
Послала ему свою статью про Анну Франк, опубликованную в «Новой газете», и написала, что трагические процессы в обществе иногда обнаруживаются слишком поздно. А в постскриптуме добавила:
«P. S. Ой, забыла еще про один повод: тут недавно умница Шендерович в “Особом мнении” Вас процитировал. Вот теперь я его процитирую. Насколько вспомню, конечно. “Замечательный питерский литературовед Самуил Лурье ‹…› замечательно сформулировал: “Песчинка не чувствует оползня””. Говорили, Самуил Аронович?»
3 июля получила ответ: и про статью, и про песчинку:
«Дорогая Майя, лучше написать невозможно. Спасибо. А про песчинку и оползень я не только говорил, но и писал в послесловии к “Барселонской прозе” Е. Г. Эткинда.
Счастливо Вам!»
И это было предпоследнее письмо С. А.
Я, уже понимающая трагическую серьезность его болезни, но все равно не желающая это принимать, благодарная невероятно за добрые слова о статье, написала ему сразу в тот же день.
Несколько слов-то всего. Даже без обращения.
«Люблю Вас… Очень…
Ваша Майя.
P. S. Не сердитесь, что пристаю. Сами разрешили».
И он ответил. Коротко и навсегда. Теперь понимаю, что почти из последних сил.
«Конечно, не сержусь. Конечно, очень доволен.
Ваш С. Л.»
Я надеюсь, что он не сердится и сейчас. Что простит мне эти эмоции, которые так, наверное, чересчур. Что улыбается все равно. И что все знает. И утешает нас. Литературой, литературой… Не случайно ведь сам писал:
«Каким бы одиноким ни чувствовал себя человек, он все-таки не сойдет с ума и не махнет на жизнь рукой, пока перечитывает “Историю одного города” и “Капитанскую дочку”».
И еще – важное.
«Пока в России разрешают свободно читать Пушкина – будем верить, что потеряно не все».
Я бы посмела по-другому сказать: пока мы читаем Лурье, и в нас не все потеряно.
Галина Глушанок. О С. А. Лурье
Самуила Ароновича я узнала чуть ли не школьницей, побывав на одной из его лекций в Музее Достоевского. Потом студенткой пришла в редакцию журнала «Нева», исполняя какую-то просьбу Светы Руденской, дочки нашей хранительницы Лицея, Марии Петровны Руденской. Там я, третьекурсница, и познакомилась с С. А.
Как-то раз, встретившись в троллейбусе и проехав весь Невский, мы вышли на одной остановке. Здесь и выяснилось, что мы соседи. С. А. жил на Полтавской, я – на 2-й Рождественской. Потом эти троллейбусные встречи периодически повторялись, одну из них запомнила. Поздним вечером я ехала с Васильевского острова с сумкой, набитой книгами. Их отдали друзья, уезжающие из страны насовсем. На Невском в троллейбус вошел С. А., и мы о чем-то болтали всю дорогу, и мою тяжелую, неподъемную сумку С. А. увидел только при выходе. Разумеется, он взял сумку и пошел меня провожать.