Этот эпизод еще усилил своеобразие момента. И на юного первокурсника Саню все это произвело впечатление и, трансформировавшись в картину более героическую, чем она была в действительности, отбросило тень на все дальнейшее.
Я, не сомневаясь в Саниной искренности и добром ко мне отношении, подозреваю, что некоторая своеобразная ирония присутствовала в тех высоких оценках, которыми он меня удостаивал.
У меня эта вовсе не обидная мысль появилась, когда я прочитал одну из рецензий Гедройца – несправедливую, на мой взгляд, рецензию на книгу Н. Г. Медведевой из Ижевска – о Бродском. И там есть такой пассаж: «Но с какими цитатами! Из “Систематической теологии” Тиллиха. Из Аристотеля. Из Ф. Шлегеля. Из С. Лема. Из Леви-Стросса. Из Сартра. Из Гордина, Флоренского, Бердяева и Фуко!»
В недурной я оказался компании, однако. Прикажете воспринимать это всерьез? И у Сани, и у меня было достаточно чувства юмора, чтобы верно оценить эту шутку…
Прошу читателей иметь в виду, что все написанное выше – не обо мне. Это все о Сане. А ваш покорный слуга – повод.
Так вот – о политике.
Где-то в середине 1990-х Саня стал едко, саркастически высказываться о Ельцине. Возможно, в «Невском времени». Точно не помню. Я в том же печатном органе посоветовал ему подумать, стоит ли рубить сук, на котором мы все сидим. Я не буду сейчас углубляться в анализ тогдашней политической ситуации, скажу только, что как тогда, так и сейчас уверен, что политический дилетантизм наших демократических радикалов, требовавших – в блоке с коммунистами – отставки Ельцина, в конце концов заставил его искать опору в «третьей силе».
Саня печатно же ответил, что хотя и не понимает мою позицию, но, не подозревая меня в сервилизме, готов отказаться от критики президента. Что-то в этом роде.
Мы не сходились с Саней и по «чеченскому вопросу». Я считал и считаю, что война, спровоцированная дудаевской группировкой, не была войной за свободу и независимость. Это была война за бесконтрольность территории. Независимость предполагает ответственность, государственное строительство, очень определенные обязательства по отношению к окружающему миру. Ничего похожего не было в планах Дудаева и его соратников.
Другое дело, что методы подавления были преступны и то, что никто не был привлечен к суду, – большая беда.
Но ответственность за трагедию чеченского народа несут обе стороны.
Сейчас у власти в Чечне младшее и среднее поколение тех, кто тогда воевал с федералами и кого так героизировали наши романтики.
Саня, собственно, и был политическим романтиком. Но в практической политике форсированное благородство и жажда идеальных решений, как правило, приводят к результату, далекому от желаемого. Что и произошло.
У нас не было согласия относительно взрывов домов – в Москве, в Буйнакске.
Саня был убежден, что это акции ФСБ. Я как тогда не верил в эту версию, так и теперь не верю, несмотря на накопившийся опыт. Я отнюдь не наивен и не доверчив. Но вижу, что это было бы слишком опасно для власти, а главное, не нужно. Для начала второй чеченской войны было и без этого достаточно поводов и оснований.
Достаточно обратиться к хронологии: 4 сентября 1999 года был взорван дом в Буйнакске, в Дагестане, где жили офицеры с семьями. А затем – дома в Москве и Волгодонске.
Но уже до этого – весь август в Дагестане шли ожесточенные бои – Басаев пытался захватить укрепленные заранее его сторонниками аулы и поднять весь Дагестан. Ему это не удавалось, он терпел поражение, и взрывы домов, гибель людей – в первую очередь в Москве – должны были заставить российскую власть прекратить давление на исламистов в Дагестане. Это страшная логика, но – логика смертельного противостояния.
А у российского руководства не было необходимости прибегать к такому рискованному средству; повторю, поводы для начала войны были. И еще какие.
Без всякого удовольствия я вспоминаю об этом, но это, безусловно, влияло на характер наших с Саней отношений. И вообще: и для него, и для меня этот мрачный фон был чрезвычайно значим.
Саня переживал кавказскую трагедию с необыкновенной интенсивностью. Помню, в каком ужасающем состоянии он вернулся в сентябре 2004 года из Беслана…
Перестали мы и в эти месяцы быть друзьями? Нет.
Но сохранить дружбу было нелегко.
Я думаю – откуда у Сани эта нервная общественная активность и политическая требовательность? От осознания себя наследником той традиции русской литературы, которая превыше всего ставила справедливость? Скорее литература была способом оформления той горечи, обиды, неверия в разумность мироустройства. Недаром Саня так тонко понимал Бродского. У них были сходные счеты с мирозданием.