Разумеется, я перечислил далеко не все события шестьдесят восьмого года.
Но ведь год состоит не только из сенсаций. Важнейшие процессы тянутся годами, и, может быть, они порой еще более поучительны и важны, чем то, что оказывается в центре внимания прессы.
Так, например, задолго до майских событий, когда я работал в течение месяца в Париже, мы насчитали в среднем по крупной забастовке каждые два дня. Это стало настолько обычным, что газеты публиковали календарь предстоящих забастовок как обычное, повседневное явление. За этот месяц состоялась забастовка работников электростанций, и Париж был погружен в темноту, была забастовка железнодорожников Парижского узла, была забастовка работников уличного транспорта, затем три дня бастовал персонал всех аэродромов и авиалиний, бастовали мусорщики, бастовали строительные рабочие и еще, и еще многие. Классовая борьба не прекращается.
Я почти не говорил о войнах 1968 года, а они давно уже стали беспрерывными, они охватывают два континента. По существу, после второй мировой войны была только короткая передышка.
Среди событий, о которых я упомянул, есть такие, которые подробно сняты хроникой. Другие были слишком внезапны, хроникеров на месте не оказалось. Но фоторепортеры, очевидно, присутствуют всегда и во всех местах одновременно. Необычайная выразительность ряда фотографий соперничает с кинокадрами, и, разумеется, они могут быть включены в фильм.
Если представить себе на экране то, что я перечислил на бумаге, то перед нами встанет сгусток современного мира. Он дает богатую пищу для размышления и для осмысления разноречивых, сложных и большей частью тревожных процессов. И все-таки это только часть, это только выборочная часть календаря года, да и то очень, очень неполная. За пределами этого календаря лежит повседневная жизнь, которая привлекает внимание скорее ученых или социологов, чем газетчиков и журналистов.
Картина должна опираться и на этот повседневный материал, в который врываются отдельные сенсации.
Представим себе, что происходит в мире последней трети XX века, не ограничивая себя рамками года.
Показательная часть современного нам мира поистине великолепна. Каждый день приносит нам новые открытия, и материальное развитие передовых промышленных стран поражает.
Огромные города выросли на планете. И первое, что в них замечаешь, это царство автомобиля. В Нью-Йорке, в Лондоне, в Чикаго, Париже, Токио — повсюду автомобиль изменил лицо городов, лицо жизни. Если поглядеть сверху, скажем, на крупную площадь Парижа в часы пик, то увидишь своеобразное кипящее автомобильное варево, которое медленно вращается вокруг нас, как густая каша. В некоторых американских городах, например в Лос-Анджелесе, легко пересчитать пешеходов: их почти нет. Но совершенно немыслимо сосчитать количество машин, которые сотнями проносятся мимо на протяжении одной минуты.
Кажется, что невозможно уже вместить хотя бы еще одну машину. Но автомобилей делается все больше. Вокруг всех крупных городов растут горы искалеченных автомобилей, своего рода автомобильные терриконы.
Я видел в Токио летом шестьдесят седьмого года регулировщиков на углу улицы Гиндза. Они работали попарно: один дышал в кислородном приборе, другой регулировал. Потом они менялись.
Города отравлены. Повсюду — в магазинах, в квартирах, в отелях, в ресторанах — работает кондиционированный воздух. Он прохладен, он не воняет угаром, но это только кажется: угар есть. Установка для кондиционирования воздуха задерживает пыль и копоть, но окись углерода, выхлопные газы, вредные примеси проходят через кондиционеры. А ведь это тот самый выхлопной газ, которым травили людей в душегубках.
Люди мрачно возбуждены в этих огромных городах. Они дышат отравленным воздухом, они сатанеют от шума.
Современный большой капиталистический город душит сам себя, и уже становится очевидным, что дольше так жить скоро будет невозможно. Но пока еще никто не знает, что же делать.
Любопытно поглядеть на центральную железнодорожную станцию Токио. В часы пик, по окончании рабочего дня, электропоезда всасывают сотни тысяч людей. Вдоль огромных перронов стоят рядами, так сказать, «запихиватели». Это сильные, крупные, тренированные люди в форме. Поезд может остановиться не больше чем на тридцать-сорок секунд — уже ждет следующий. Толпа бросается по всем вагонам, и начинает работать служба «запихивателей». Руками, ногами, головой они втискивают пассажиров в последний момент, чтобы не застряла между дверями нога или рука. Поезд уносится, и «запихиватели» подбирают упавшие галоши, сумочки, зонтики. Все это складывается в стороне. А через двадцать секунд другой поезд берется штурмом, и «запихиватели», заранее расставившись перед всеми дверьми, снова бросаются пихать, толкать, втискивать, уминать всех, кто менее проворен.
Кстати, такую же картину можно наблюдать в нью-йоркском метро. Почему-то там среди «запихивателей» много негров. Я бы сказал, что они обращаются с белыми в этот момент довольно бесцеремонно: наконец-то можно безнаказанно толкнуть белого кулаком в спину и втиснуть его в вагон.
В этих огромных городах человек неслыханно одинок. Он живет, растворенный в массе людей, как в какой-то эмульсии, но он — один. В многоэтажных домах люди не знают своих соседей. Не знают никого, кроме тех, с кем связаны общей работой.
Вот новелла об одиночестве. Кстати, я называю такие отрывочки новеллами, хотя это, скорее, нужно назвать инсценированным документом. В этих инсценировках должны быть найдены настоящие люди, и текст должен импровизироваться на месте. Люди должны говорить на собственном языке: японцы — на японском, французы — на французском, англичане — на английском и т. д. А приблизительное содержание разговора будет переводиться.
Итак, подлинная история об одиночестве. Она очень проста и заимствована из парижской газеты.
Жил в большом доме человек. Это был дом с однокомнатными квартирами, каждая из которых выходит в длинный, большой коридор.
Случайно соседи обнаружили, что этот человек — мертв. Он повесился. Но как и почему это случилось, никто не мог сказать. Соседи его не знали. Консьержка знала только имя. Следователь не без труда доискался до места его работа, но и работавшие рядом с этим человеком ничего о нем сказать не могли. Человек покончил с собой, и никто этого не заметил. Его нашли на четвертые сутки. Человека убило одиночество в трехмиллионном городе, в доме, где рядом живут сотни людей, ибо это очень большой дом.
Многоэтажные дома все растут и растут — одинаковые во всем мире. Трудно отличить итальянскую многоквартирную новостройку от парижской, парижскую — от берлинской, а берлинскую — от японской.
В Японии мне рассказали такую историю: человек, маленький служащий, каждый день в один и тот же час возвращался домой в одном и том же автобусе. Как всегда, он входил в большой дом, в один из подъездов.
Однажды он вернулся, как всегда, дверь квартиры была заранее открыта. Жена жарила что-то на кухне. Человек вошел. Туфли уже стояли около порога (японцы, входя в квартиру, снимают ботинки). Человек снял ботинки, надел туфли, вошел в столовую. Там уже лежала приготовленная газета. Он снял пиджак, повесил его на спинку стула, вытянул ноги и стал читать газету.
Через три минуты раздался звонок. Он удивленно поднял голову: кто мог прийти? Оказалось, что пришел хозяин квартиры. Он обычно ехал следующим автобусом. Только сейчас герой этой истории заметил, что он попал в чужую квартиру. Он огляделся: столовая была абсолютно такая же, как у него. Туфли на ногах были такие же, как у всех. И та же самая газета лежала с той же стороны стола. Только теперь увидел он, что жена другая. И кроме того, фотография на стене изображала не его отца, а какого-то другого человека.
Японцы очень вежливы. Герой этого рассказа долго извинялся, и хозяин квартиры тоже долго извинялся. Выяснилось, что человек ошибся подъездом.
Он исправил ошибку, пришел к себе. Оглядел квартиру. Жена уже ждала его с обедом. На этот раз это действительно была его жена. Туфли стояли точно там же. Газета лежала на том же месте такого же стола. Он протянул руку, чтобы включить телевизор, потому что через три минуты должна была идти передача спортивного матча. И вдруг, прислушавшись, обнаружил, что над ним, под ним, справа и слева, люди включили телевизоры с той же программой. Человек был потрясен. Ему казалось, что он — личность, что он особенный, и квартира у него особенная, и жена особенная. А на деле все были одинаковыми, как пятаки. Громадный город уравнял их, отшлифовал, отшкурил.