— Сдавайтесь, гады! — прогремел матрос.
Но бой еще продолжался несколько минут, пока бандиты не убедились, что выхода нет.
Пленных перегнали на другую сторону реки. Батька Хмель выделялся среди них и фигурой, и папахой, и холеным надменным лицом.
Дубок подъехал к бандиту.
— В кого, гад, ночью палил?
Хмель будто не слышал вопроса. Дубок щелкнул предохранителем еще теплого маузера. Хмель скривил губы, сказал холодно:
— Не выстрелишь… до суда… Законы уважать надо!
— А ты, бандит, уважал их?
Хмель снова покривил губы.
— Я — птица вольная! Это на тебе закон верхом ездит! Не скинешь!
Дубка трудно было вывести из себя. Но такой наглости он еще не видывал. Сдавив ногами коня так, что тот всхрапнул испуганно, матрос сказал:
— Именем революции объявляю тебя вне закона!
Маузер приподнялся.
Хмель пригнулся, ухватил двумя руками стоящего впереди верзилу, приподнял его и, как щитом, прикрылся от Дубка. Верзила завизжал противным высоким голосом.
От него Дубок и узнал все, что произошло с отрядом Глеба Прохорова. Вымаливая себе жизнь, верзила не забыл рассказать и о мальчишке, который умчался с теплушками, прихватив с собой отцовский мандат.
Глебка и не подозревал, что на лесной дороге в двух верстах от вагонов говорят о нем. Вместе с Юрием он подталкивал теплушки и никак не мог решить, хорошо это или плохо, что перестрелка за лесом прекратилась. Особенно сбивал его с толку Юрий.
— А что если это действительно бандиты? — спрашивал он и смотрел на Глебку так, будто тот мог предотвратить любую опасность.
— А то кто же! — безжалостно ответил Глебка. — По своим не стреляют! Ты знай жми! Быстрей доедем!
— Куда? — трагическим голосом восклицал Юрий. — На станцию? А что если бандиты прорвались и захватили ее? Переждать бы!… Выяснится — тогда и поедем дальше!
— Я тебе пережду!
Глебка сердито косился на Юрия и еще сильнее толкал вагоны. Юрий жалобно вздыхал. Чтобы приободрить его, Глебка сказал:
— Не бойся! Перед станцией я выдумаю что-нибудь!
Но выдумал не Глебка, а Юрий. Шел он, упершись руками в заднюю площадку, а перед самыми глазами на досках виднелись буквы и цифры. Они-то и навели Юрия на одну мысль.
— Какая самая страшная болезнь? — неожиданно спросил он у Глебки.
— Холера! — буркнул Глебка. — Чума еще есть, тиф… А тебе зачем?
Юрий не ответил.
— Боль-ные чу-мой, — по слогам произнес он. — Не звучит! Холер-ные боль-ные… Лучше! Верно?
— Ты что, очумел? — спросил Глебка.
Юрий перестал толкать теплушки и опустил занемевшие руки. К нему вернулось обычное наигранное высокомерие.
— Ты потолкай, а я руки поберегу! — произнес он. — Им предстоит достойная работа!
Уже привыкший к тому, что Юрий подчиняется беспрекословно, Глебка был поражен и не мог найти слов, которые следовало бы обрушить на Юрия.
— Ты… ты… — начал было Глебка угрожающе.
— Да, я! — перебил его Юрий. — Интересуюсь: ты меня к награде представишь? Командир обязан поощрять своих бойцов!
Тут Глебка догадался, что Юрий разговаривает таким тоном неспроста.
— Ну? — заинтересованно спросил Глебка.
— Подайте мне кисть и краски! Я вам разрисую вагончики! Любой бандит за версту от них убежит, да еще и другим скажет, чтобы близко не подходили!
Глебка тоже отнял руки от вагона и остановился. Он понял.
Красок и кистей у Глебки не было. Зато он собственноручно выгреб из буржуйки все угли и подавал их Юрию, пока тот, стоя на буфере первого вагона, рисовал на передней стенке череп, скрещенные кости и выводил огромные зловещие буквы: «Холерные больные».
Все это делалось на ходу. Глаша, одобрительно поглядывая на брата, погоняла коня, и тот тянул и тянул теплушки один, без помощи мальчишек, точно понимал, что они заняты важным делом.
На станции Узловая было тихо. Все, кто там остался, с нетерпеньем поджидали возвращения отряда. Никто не сомневался в том, что банда будет разбита. Взрывы гранат, пулеметные очереди, залпы — все это говорило о том, что план Дубка удался и банде батьки Хмеля пришел конец.
Начальник Узловой поглядывал в окно на выходящую из леса проселочную дорогу. Телеграфист, которого поминутно запрашивали из соседних станций, то и дело выбегал на платформу посмотреть, не показались ли красноармейцы. И никто не заметил, как с востока на станцию въехали три теплушки.