— Скоро? — на всю лестницу рыкнул матрос.
И сразу же из глубины темного коридора донесся перестук костылей.
Председатель домкома привел их на другую лестницу и постучал в сорок седьмую квартиру. Старуха оказалась не из робких. Она быстро открыла дверь и зажгла в прихожей толстую свечу. Матрос протянул ей ордер и грозно сказал:
— Читай, если грамотная!
— А ты не покрикивай! — одернула его старуха. — На меня и генерал голоса не повышал!
— Ай да кухарочка! — звонко и одобрительно произнес стройный чекист.
Старуха не обратила внимания на похвалу, разгладила бумагу и долго ее рассматривала, приблизив к свече. Так долго, что матрос с хрустом сжал кулаки, но Бессонов взял его двумя пальцами за полу бушлата и тихо потянул. Литая фигура матроса послушно отодвинулась в сторону.
— Мы не ошиблись? — вежливо и скрипуче спросил Бессонов. — Вы Авдотья Петрова?
— Не ошиблись! — сухо ответила старуха.
— Кухарили у генерала Костомыслова?
— Кухарили! — передразнила старуха, подделываясь под скрипучий голос карлика. — Неужто в чеке нормальных людей нету: один — медведь, другой — клоун! Ребенка еще прихватили! Тьфу!
Стройный чекист весело рассмеялся.
— А ты чего гогочешь по-бабьи? — уставилась на него старуха. — Шапку хоть бы снял! В дом вошел — не в конюшню! — Затем она напустилась на председателя домкома: — Кого ты притащил ко мне, нога твоя деревянная!
— Не лайся, Авдотья! — председатель пристукнул костылем и предупредил: — Худо тебе будет за язык! Ох, худо!
— Как же! Испугалась!
Старуха подбоченилась и с вызовом уставилась на чекистов.
— Бояться нас не надо, — сказал Бессонов. — Ведите-ка лучше в комнату. Посмотрим, как вы генеральское добро бережете, хорошо ли от народа прячете.
— Проверь! — зло ответила старуха и скрестила руки на груди.
Бессонов взглянул на матроса. Тот взял свечу и приказал старухе:
— Веди!
Из прихожей они вошли в коридор. Старуха распахнула первую дверь, и все увидели массивную золоченую раму, тускло поблескивавшую на стене. Матрос со свечей протопал прямо к ней. Бессонов взял Юрия за локоть, подвел к картине и ласково скрипнул:
— Будь добренький, посмотри внимательно.
Пока Юрий рассматривал заключенное в богатую раму полотно, он все время чувствовал у самого уха порывистое взволнованное дыхание карлика. Если бы не это волнение, Юрий сразу бы сказал, что и пруд, и лебеди, и таинственный замок на картине — все это не искусство, а базарная дешевка, вставленная в позолоченную раму. Но ему было неудобно без всякой подготовки заявить, что это не картина, а ремесленная мазня. Получилось бы, что чекисты даром работали, напрасно не спали сами и подняли с постели других.
— Одна рама чего стоит! — восхищенно произнес чекист, похожий на Ленского.
— Рама хорошая, — подтвердил Юрий и с виноватым видом повернулся к Бессонову, — а картина… Она не из этой рамы.
— Глазастый постреленок! — произнесла старуха. — Настоящая картина в Париже, а эту я на барахолке выменяла.
— А рама? — спросил Бессонов.
— Рама генеральская! — ответила старуха.
— Уворовали?
Старуха с яростью шагнула к Бессонову и, как грозовая туча, нависла над карликом.
— Сам ты вор! Тать ночная!
Матрос шевельнул плечами. Бессонов жестом остановил его и, глядя снизу вверх, долго слушал старуху, которая хоть и ругала ночных гостей, но при этом не забывала высказывать и то, что могло оправдать ее перед чекистами. Раму она спасла от огня: ее хотели сломать на дрова. Столовое серебро ей подарила сама генеральша перед отъездом из Петрограда. А посуду генеральский сын спрятал в конюшне. Но ее стали разбирать все на те же дрова. Посуду могли разбить. И тогда Авдотья Петрова перенесла ее к себе.
— Покажите серебро! — прервал старуху Бессонов.
Набор ножей, вилок и ложек хранился на кухне в старом буфете. Старуха не пользовалась этим серебром. Чтобы добраться до него, матрос вытащил из буфета груду тарелок, блюдец и чашек. Все это он выставил на кухонный стол и, наконец, выгреб из дальнего угла ножи, вилки и ложки.
— Дареные, говорите? — проскрипел Бессонов, подбрасывая на руке несколько разных по величине и форме вилок.
— Дареные! Генеральша преподнесла! Собственными руками!