, — отрезал учитель. — Больше тебе не нужно. Иначе навык ослабнет. Как твой менеджер я этого не позволю. — Он достал из коробки сигарету и закурил. Джодар горько усмехнулся: — Говоришь мне — «береги здоровье», а сам травишь лёгкие дымом. Лицемер. Он резко выдохнул и, не желая больше слушать, направился к выходу: — Всё. Я пошёл. Зак не остановил его. Только облачко дыма медленно расплылось в воздухе, пока за спиной хлопнула дверь. *** На улице уже сгущались сумерки. Тьма легла на город, на небе ярко светила луна, вокруг замерцали фонари. Каменные дорожки были пусты: ученики давно разошлись по домам. Джодар медленно шагал к воротам. Длинные волосы то и дело падали на глаза, мешая смотреть на дорогу. Он убрал их рукой, но они вновь вернулись, закрыв обзор. Он перестал бороться с ними и, подняв взгляд, замер на звёздном небе. В этот момент нахлынули мысли, тяжёлые и резкие, как порыв ветра. «Что это было?.. Видение? Безумный сон? Или я и вправду заглянул в бездну? Стелла… Она говорила так, словно её душа давно мертва. Словно одиночество — её судьба. И ведь… я поверил. Даже сам почувствовал, что это правда. Но зачем я бросился к ней? Зачем пытался удержать? Смешно. Я, который всегда отталкивал людей, вдруг решил кого-то спасать? Нет… это не спасение. Это жалость. Да, я пожалел её. Чёрт… жалость? Я же всегда считал её слабостью. Признаком глупости. Но почему же сейчас она не кажется такой? Почему внутри так пусто и тяжело, будто часть её боли перешла в меня? Странно… но мне впервые стало страшно не за себя и то по какой-то причине я смог войти в еë мир. Как? Неужели она находится где-то рядом?». Он остановился, глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух. Непривычное чувство разъедало изнутри, и он никак не мог от него избавиться. У ворот послышался знакомый голос: — Наконец-то ты вышел. Я уж думал, что ты вообще ушёл, — сказал дедушка Орфей. Он стоял, прислонившись к пикапу. На капоте рядами выстроились пустые бутылки из-под козьего молока. Видно было, что он ждал давно. Собака рядом отсутствовала, что заставило Джодара облегчённо выдохнуть. — Садись давай. Как договаривались, поедешь ко мне домой, — сказал старик, забираясь в машину. Увидев, что юноша медлит, он громко бибикнул. — Быстрей, я голодный как волк! Из-за тебя ничего не ел. Сереброволосый вздрогнул, после чего поспешно сел рядом. Машина тронулась и покатила по ночному городу. *** Позже, в особняке, Джодар сидел у окна, глядя на мерцающие огни. Город казался чужим, как будто он наблюдал за ним сквозь стекло аквариума. Неожиданный стук в дверь прервал его раздумья. — Господин Джодар, можно? — робко прозвучал женский голос. В комнату вошла Мелодика. Она двигалась осторожно, словно боялась потревожить тишину. Подойдя ближе, девушка неуверенно опустилась на стул рядом. — Я вам не помешала? — Нет, — ответил он, поворачивая голову. — Всё равно скучно. Что-то хотела? — Ну… — она смутилась, сцепив руки на коленях, — просто и мне тоже стало скучно. Вот я и решила прийти. Он чуть заметно улыбнулся, не споря, и коротко кивнул, будто её слова звучали вполне логично. — Понимаю, — ответил тихо и тяжело выдохнул, словно выпуская вместе с воздухом что-то накопившееся внутри. Мелодика чуть заметно наклонила голову. Она не видела его, но в её тонких чертах проступила настороженность: — Ты… грустный, — сказала она после короткой паузы, будто прислушавшись не к словам, а к самому оттенку его голоса. — Почему? Её вопрос прозвучал осторожно, со стеснением, словно она боялась задеть лишнее, но и пройти мимо услышанной боли тоже не могла. Он кивнул, не споря, и тяжело выдохнул. Воздух вышел глухо, с хрипотцой, будто где-то внутри заел старый механизм. — Вы… грустный, — тихо сказала Мелодика, прислушиваясь. — По тембру слышно. Темп речи — медленнее обычного, дыхание — короче. Это как если в мелодии внезапно появляется лишняя пауза… не написанная в партитуре. Почему? Он на секунду подумал отшутиться, но слова, уже подступив к горлу, рассыпались. Он сел глубже в кресло, провёл ладонью по лицу. — Сегодня… — начал он, подбирая формулировки, — сегодня я вытащил одного человека из… снега. Не буквально. Скорее, из шторма, который он сам на себя обрушил. Там всё было из льда: воздух, звук, даже взгляд. И этот человек сидел в самом центре, как нота, застрявшая на педали. Я подошёл, обнял — и шум стих. Немного. Он замолчал. В комнате поскрипывали половицы: дом дышал перевёрнутыми тактами. — Вы… говорите в образах, — осторожно уточнила она. — Простите, если спрошу не к месту: вы… впервые так кому-то помогли? — Впервые… — он криво усмехнулся. — Впервые за долгое время я почувствовал жалость. Дурацкое слово. Будто признание в слабости. Но… — он поискал нужное сравнение, — это было похоже на то, как пальцы сами тянутся к чему-то правильному, когда слышат фальшь. — Это не «дурацкое» слово, — мягко возразила Мелодика. Она положила ладони на колени, кончиками пальцев едва заметно отбивая ровный размер — будто ставила метки в его речи. — Это «piano» в динамике. Тихое, но верное. Жалость… чаще путают со снисхождением. А у вас, простите, звучит другое — сострадание. Когда вы слышите чужую тему в миноре и подводите к ней гармонию, чтобы она не распалась. Это нормально. Он вслушался. Нечто внутри чуть-чуть сдвинулось — как если тугую струну отпустили на пол-тона. — Нормально… А мне было странно. Вот… — он провёл пальцем по подлокотнику, словно чертя невидимую линию. — Я всегда считал, что каждый пусть сам разбирается со своим льдом. А тут будто… будто что-то новое, невообразимое до полного отказа объект проникся в мой мир. Весь мой мир заиграл новыми красками. — Значит, ваша партитура расширилась, — тихо улыбнулась она голосом. — Иногда композитор пишет одно, а исполнение подсказывает другое. Вы услышали «rubato» — свободный ритм — и позволили себе сыграть не по линейке. Это не ошибка. Это зрелость. — Зрелость, — повторил он и фыркнул. — Смешное слово для человека, который полчаса назад… э-э, проводил сомнительные эксперименты с собой. — У каждого музыканта есть черновики, — аккуратно ответила Мелодика. — Их не показывают публике, но они помогают найти верный тембр. Вы сейчас звучите иначе, чем днём. Мягче. Меньше «форте», больше «mezzo-piano». Это не вина. Это развитие. Он опустил взгляд. Слова упирались в горло, но не царапали — скорее, раздвигали внутри место под что-то новое. — Мне стало его… её… — он запнулся, — жалко. Настояще. И я удивился себе. Хотелось помочь, не потому что «надо», не потому что «так правильно», а потому что… невыносимо слушать, как это звучит. Как будто кто-то долго держит один и тот же холодный звук, и он уже режет уши. — Тогда вы сделали именно то, что должен делать каждый, кто слышит, — сказала она почти шёпотом. — Вы нашли педаль и отпустили её. А если не отпустили — подложили другой голос, чтобы стало теплее. В оркестре это называется «поддержка». В жизни — тоже. Он невольно улыбнулся краешком губ. — Интересная форма объяснения. Всё время через музыку. — Простите, иначе у меня не получается, — она слегка покраснела, и это слышалось в паузе, как лёгкая «смущённая фермата». — Когда я слушаю вас, я слышу не только слова. Пульс. Дыхание. Трещинки в голосе. Сегодня у вас много «стаккато» — коротких, обрывающихся фраз — и много воздуха между ними. Это люди обычно зовут грустью. Но в ней нет фальши. Значит, она ваша, настоящая. Её не нужно стыдиться. — А если завтра я проснусь и пойму, что всё это… — он поискал слово, — показалось? Что никакого льда нет, никакого шторма. Только я и… пустая комната. — Тогда это будет «каденция без оркестра», — мягко ответила она. — Соло перед следующей частью. Вы можете сыграть её как угодно. Хоть в мажоре. Хоть в миноре. Главное — не замолкать совсем. Молчание — это тоже приём, но не тогда, когда в горле застряла мелодия. Он тихо рассмеялся — коротко, беззлобно. Смех прозвучал сухо, но уже не колол. — Необычное утешение. — Я не утешаю, — смутившись, она опустила голову. Пальцы заскользили по невидимой клавиатуре на её коленях, рисуя легато. — Я просто… слушаю. И говорю, что слышу. А слышу я… — она на секунду замолчала, прислушиваясь к его дыханию, — что вы сделали что-то очень важное для себя. Перешли из одной тональности в другую. Это всегда страшно. Но иногда именно там начинается тема, которую вы искали. Он посмотрел в окно: за стеклом город мерцал, как рассыпанный аккорд. Внутри и правда стало тише. — Спасибо, — сказал он. — Таких слов я не ожидал услышать. — На здоровье, — она негромко улыбнулась голосом. — Если вам хочется… вы можете время от времени приходить и… играть словами. А я буду подпирать их гармонией, сколько смогу. Только предупреждайте, когда перейдёте в «форте», — она смущённо хихикнула, — я громких мест боюсь. — Постараюсь держать «динамику», — кивнул он. — Хотя иногда… — он пожал плечами, — иногда музыка сама выбирает громкость. — Тогда будем репетировать, — решилась она и тут же смутилась собственной смелости. — Простите. Я… не хотела навязываться. — Всë нормально, — он сказал это просто, без защитных шипов в голосе. — И… да, жалость — не всегда слабость. Иногда это… начало. — Прелюдия, — шепнула Мелодика. — К чему-то большему. Они замолчали. Тишина не давила — была похожа на чистый такт перед новой темой. Где-то в доме старые часы отбили четверть, и их размеренно-глухое тикание лёг под разговор, как невидимый метроном. — Хотит