Выбрать главу

– Я слушаю, – сказал Маяковский.

– Слушай теперь, – сказал старик. – Нико Пиросманишвили тоже из Кутаиса. Он художник, и он не уходил от нас для того, чтобы научиться искусству чужих, и не начал работать для чужих, когда научился. Он рисует то, что понятно не только нам, но любому грузину, который пашет землю и мотыжит ее тяжелой мотыгой или кует медный котел. Он рисует женщину, которую хочется любить, и еду, которую хочется съесть, и мудрецов, слова которых хочется выслушать. И он живет не так бедно, потому что любой из нас даст ему взамен нарисованного индюка настоящего.

– Я сам могу рассказать про Кутаис и про Рион. Я тонул в Рионе. Знаю каждый дом в Кутаисе, потому что там учился, бегал под деревом, под которым собиралось войско имеретинского царя, и ездил из Кутаиса в Багдады в маленьком голубом дилижансе.

– С женщинами, господин Владимир, хуже, – продолжал Аветик. – Но почему гости не едят? Надо есть, потому что тот, кто делает перерыв во время пира, похож на человека, подымающегося в гору, для того чтобы увидать солнце, и вдруг неизвестно почему спускающегося вниз, что только увеличивает усталость.

Всем налили.

– Наш друг, господин Нико не богат. Мы, люди, знавшие его – разносчики, ремесленники, духанщики, рабочие, – собрали деньги и купили ему вот этот самый духан, который он расписал.

– Это прекрасно, – сказал Маяковский. – Мне никто не делал такого подарка, и портреты, которые здесь нарисованы, мне тоже нравятся, потому что они картины: они написаны художником, который в них изображал желание человека и судьбу его.

– Прекрасное будет впереди. Приехала женщина – вот она, она будет висеть здесь всегда вместе с попугаем, который вцепился в ее руку. Она пела в Летнем саду у холодной Куры, там, где мельница крутит свои колеса и мелет пшеницу и кукурузу. Я говорю несколько длинно, чтобы все имели время выровнять вино в своих бокалах. Она пела – одним это нравилось, другим это нравилось меньше. Нико, дорогой, мне это, пожалуй, нравилось. Нико купил цветы и принес их ей. Она жила здесь недалеко, под горою в Банном переулке, в номерах «Ахалцих». Нико взял у меня черную доху, взял у меня новую шапку, занял пояс, купил оранжерейные цветы. Он принес их ей. Она сидела дома с распущенными волосами – такая, как она здесь, только у нее нет попугая. Она посмотрела на цветы, нет ли там карточки офицера, и сказала Нико: «Поблагодарите господина». Нико, извини, что я это рассказываю. Она приняла нашего друга за посыльного.

В это время зашумело в коридоре, и два амбала, открывши двери на обе створки, внесли корзину цветов: розы, такие гордые, как будто они всю жизнь ездили в фаэтонах, гиацинты, похожие на богатых армян, лилии, будто нарисованные для церкви. Маргарита подошла к цветам. Она не увидела, как ушел Нико. Нико пошел ко мне, отдал чоху и сказал: «Я продаю свой духан». Я не скажу, за сколько он его продал, – это тайна между двумя друзьями. Я купил второй духан. Другой, может быть, закрасит прекрасную живопись Нико, и потом должен же мой друг приходить ко мне в гости. Я дал ему деньги, он купил все цветы во всех оранжереях. Клянусь, что земля всех оранжерей в Тифлисе сейчас черна. Пусть цветы никогда не вырастут на моей могиле, если есть цветы сейчас в Тифлисе. Он собрал всех амбалов, и все цветы были снесены в Банный переулок. Он заставил комнату певицы, коридор, кухню, балконы, усыпал розами лестницу и заставил переулок.

– Я сам сделаю так когда-нибудь! – сказал Маяковский.

– Это было три дня тому назад. Тогда собрались мы, друзья Нико, музыканты, повара, и начали чествовать его, и вчерашней ночью Нико получил записку от женщины: «Приходи ко мне». Записка была написана не по-русски и не по-грузински. Но у нас есть люди, которые бывали во всех странах мира. Они прочли и выпили вино по поводу этого события.

Мы пили, пели и забыли отпустить Нико, а он не мог разорвать круг дружбы. Она уехала, а мы вот пьем, но память об этом дне не пройдет в Тифлисе. Теперь говорите вы, гость. Сын такого прекрасного отца, внук такого замечательного деда, вероятно, говорит хорошо. Скажите нам несколько слов, друг.

Маяковский встал и голосом, уже привыкшим к шуму и тишине аудитории, сказал:

– Разных людей соединило за этим столом удивление перед Нико Пиросманишвили. Любовь его бескорыстна и обогащает людей, его видящих. Из всех людей, сидящих здесь и многих любящих, которых я видел, Нико ближе для меня всех.

Я не приготовил стихи. Стихов о любви бедняков, о любви высокой и бескорыстной, написано мало. Мало написано про это, все еще мало. Пройдет война, которая сейчас только угрожает, придет год, которого еще не видят все, но не пройдет, а только очистится любовь.

Плевать, что нету Гомеров и Овидиевлюдей, как мы,от копоти в оспе.Я знаю —солнце померкло б, увидевнаших душ золотые россыпи!Жилы и мускулы – молитв верней.Нам ли вымаливать милостей времени!Мы —каждый —держим в своей пятернемиров приводные ремни![1]

Эти стихи я начал писать давно. Приходите, Нико, завтра, я дочитаю их для вас на вечере: он будет повторен.

– Друг, – ответил Нико, – мне нравятся твои стихи, я знаю теперь, для чего я жил на свете до этого дня.

– Я не понимаю стихов, – сказал Аветик, – но мне нравятся ваши глаза. Если ваши стихи – дождь, пускай они падают на поля, если они – ветер, пускай они дуют в цветущем саду. Будь счастлив, непонятный гость!

– Что непонятного, друг? – сказал Маяковский. – Это я говорю про простое – про пожар сердца, про любовь, которая не может поместиться ни в комнате, ни в переулке, про любовь поэтов и художников, привыкших говорить с народом и проверять свое слово!

– Где же поместить такую любовь? – сказал старик. – Она велика для Багдада, Кутаиса и даже для Тифлиса.

– Ей хватает места под солнцем.

– Солнце... – засмеялся старый сазандари. Он вынул серебряные часы с голубой эмалью, открыл крышки и посмотрел на циферблат. – Мы заговорились, а там, за горами, небось уже чистят солнце песком для восхода.

Все встали, наполнили рога, вышли во двор духана. Над Тифлисом еще было серо. Нем был фуникулер. Вверх шли пустые улицы.

Вдруг задуло теплым ветром, и из-за скал показался красный лоб солнца.

Задудели в дудки, ударили в барабаны. Старик певец поднял рог. Люди запели. Поднялось солнце в пару облаков приветливым желтым самоваром. Солнце осветило поэта. Он сказал:

– Если любить, как Нико Пиросманишвили, если складывать слова так, как горы сложены из пластов, то можно и солнце пригласить к себе в гости.

1931–1957

Примечания

Впервые опубликовано под названием «Нико Пиросманишвили» в книге: В. Шкловский. Поиски оптимизма. М., «Федерация», 1931.

С дополнениями под названием «О солнце, цветах и любви» рассказ вошел в сборник: «Исторические повести и рассказы». М., «Советский писатель», 1958.

вернуться

1

«Плевать, что нет...» – В. Маяковский. Облако в штанах (гл. 2). 

полную версию книги