До Ставрополя добрались поездом. Оттуда пошли пешком, но уже не строем, а как придется. Шли не торопясь с привалами. Многие предвкушали мирную жизнь, вспоминали какая она. Добрались еще засветло, отмахав примерно тридцать километров: в ту пору Ставрополь был много меньше теперешнего и расстояние до Темнолесской, соответственно больше.
Илья подошел к родной калитке, толкнул ее и хотел войти. Навстречу ему вышел здоровый пес, в котором Илья узнал Валета.
- Валет! - обрадовался он.
Но Валет кинулся хватать его за горло, видно пах Илья совсем не так как раньше. Илья старался, как мог: минут двадцать он уговаривал пса пустить его домой, несколько раз открывал калитку, но каждый раз захлопывал ее перед оскаленными зубами. Наконец, запах от его тела просочился наружу сквозь все его грязные, пропитанные непонятно какими запахами, солдатские тряпки и Валет признал своего хозяина.
Он визжал, ластился, лизал руки, и норовил лизнуть в лицо. Он буквально не давал Илье проходу от радости. На шум вышла мать, заахала, кинулась в дом. Вернулись они с отцом. Но и они не смогли урезонить Валета. Махнув рукой, Денис открыл двери и позвал пса в дом, в котором тот отродясь не был и только после этого, в незнакомой обстановке пес притих. Уже темнело, потому не стали звать никого. Мать поставила на стол всё лучшее, а в русскую печку сунули два самых больших чугуна с водой, что бы было чем помыться…
Не меньше недели Илья только и делал, что рассказывал о том, где был и что видел. Одним из первых зашел в гости дед Игнат. Много всего было говорено, но под конец старый казак дал совет:
- Ты, чем в армии был? Командиром взвода? А знаешь, что царя более нет. Еще неизвестно кто править будет. Может с тех, кто при царе чем-то был потом спросют, да по головке не погладють. Ты, вот что, закопай или еще лучше сожги книжку унтер-офицера, да остальным своим скажи, чтобы об этом не болтали. Будет надо, достанешь, а нет - так пусть в земле спокойно гниет. А если спросют: так и говори, что рядовым был.
Дед Игнат хитер был, и к его совету Илья прислушался. Этим же вечером, как стемнело, завернул книжку и пистолет, о котором и вовсе никто кроме отца не знал, и закопал под обрывом реки, так высоко, что бы половодье не достало и так близко, что за десять минут можно достать. А после попросил он Саньку предупредить всех, чтобы не болтали про тех, кто были унтерами в армии, еще неизвестно, как все пойдет.
По вечерам он рассказывал всякие вещи про Турцию и войну. Соседи собирались послушать.
Однажды дед Андрей, тот самый, что от волков спасся в молодости, спросил:
- Я вот что-то не пойму, что там у вас за война такая. Был я с сыном в прошлом годе в Ставрополе, так ехали мимо госпиталя, так там усе солдаты, что во дворе гуляют, усе, как один, в голову ранетые. Да повязки на них бумажные.
- Так это не повязки, а шапки из газет они себе сделали, - догадался Илья. – А ранят-то, куда пуля попадет.
- А в наше время палками воевали. Соберется ватага, вперед ставят самых крепких ребят. Они руки вместе сцепляют, идут и по роже им раз, два, и с ног валяют, а мы, кто поменьше идем и по жопе им палками, палками. Чего вы все лыбитесь? Это самая что ни на есть правда. А то залезем на горку, натащим бревен, и чуть они лезть начинают, мы им бревна под гору скатываем. А как поваляем…
- Так по жопе палками, - съязвил кто-то из слушателей, из-за спины деда.
Все чуть не умерли со смеху.
- Да так и было, - стал доказывать дед Андрей.
Было ему уже девяносто семь и на все его рассказы смотрели снисходительно: может дед из ума выжил, а может, так оно и было. Шутка сказать за малым сто лет прошло.
Часть третья – Революция
Красные
Революция пришла в Темнолесскую в виде комиссаров в кожанках, папах с нашитыми на них красными лентами, фуражек со звездами и сотрудников ЧК.
Комиссары стали организовывать комитет бедноты. Народ не понимал, чего они хотят и за что борются. Их пылкие и непонятные выкрики с телег, ящиков и бочонков никого не вдохновляли. Зато комитет бедноты вызвал сперва всеобщее недоумение, потом смех, а после, когда поняли, что власть перешла лентяям и алкоголикам, которым теперь позволено грабить тех, кто всю жизнь работал – озлобление.
Тут-то и выяснилось, что Тихан член партии, единственный на всю станицу. Он пошел к комиссару, предъявил партийный билет, был обласкан, и получил назначение одним из руководителей комитета бедноты.
С первого дня их освободили от угнетения очень простым способом: изгнали атамана и его людей. Понятное дело, что это вызвало глубокое возмущение. Но в руках комиссаров и фуражек со звездами были винтовки, а у станичников постарались оружие отобрать. Конечно, никто добровольно сдавать оружие не стал, ведь это была их личная собственность, купленная за свои деньги. Часть казаков, не имея общего руководства, подалась в лес, мелкими группами, состоявшими из проверенных близких людей. Они называли себя зелеными, в противовес красным и белым.