— Не тушуйся, батя! Чего тут церемониться? Но и я не промолчу. Вы свое дело сделали. И нет, видит бог, у нас к вам претензий.
— Претензий?! — покраснел от возмущения Николай Николаевич. — Да за что? За то, что саксофону предпочитаем баян или гармошку? Или за то, что поднимались в атаку со словами: «За Родину! За Сталина!»? Или за то, что память у нас не отшибло? — Он постепенно успокаивался, но не мог остановиться: — Да, мы помним все! И репрессии тридцать седьмого. Теперь это известно, что их Сталин вдохновлял. И горечь отступлений сорок первого помним. И яростную битву на Волге. И победный май сорок пятого. Но больше всего вспоминаем их — боевых друзей — и павших в боях, и живых…
Наташа обняла отца, успокаивая:
— Ты не так понял мастера. Он просто высказал полемическую мысль. И не хотел тебя обидеть.
— Возможно, — заметил подошедший Виктор. — Какие могут быть претензии к фронтовикам? Но вот сегодняшнее поколение воинов. Именно оно, как мне кажется, почему-то раздражает нашего гостя, нашего Владимира Ар… Ари…
— Аристарховича, — подсказала Наташа.
Мастер был хмур:
— Неужели вы газет не читаете?
— Читают, читают, — щебетала Наташа, стараясь примирить спорящие стороны и с возрастающим любопытством рассматривая мастера.
А он, приободренный женской поддержкой, продолжал:
— В газетах черным по белому пишется: ядерной войны быть не должно. Она самоубийственна для человечества. В ней не будет ни победителей, ни побежденных. — Он повернулся к Сергею: — Ведь так?
— Так, — согласился Касатов. — И какой же из этого следует вывод?
— Элементарный, — снисходительно улыбнулся мастер. — Мы живем в такое время, когда буквально на глазах девальвируют профессии военных. Когда их, не буду возражать, нелегкий ратный труд становится, извините за прямоту, просто ненужным. Отсюда-то и складывается наше отношение к вам, военным. Посудите сами. Если бессмысленна любая атомная война, то бессмысленна и любая военная профессия. В том числе, не обессудьте, и ваша — военных летчиков, если не ошибаюсь. Это же арифметика. Элементарная логика. Не правда ли?
— Нет, — спокойно возразил Сергей, играя в руках лампой от телевизора. — Согласиться с вами нельзя. Есть логика и Логика. Элементарная и диалектическая. Вы предпочитаете первую, я же — вторую.
— Какая разница? — усмехнулся мастер, потянувшись к лампе.
— Принципиальная, — не отдал лампу Сергей. — Смысл нашей службы в том и состоит, чтобы не допустить никакой войны. Никакой! И никогда! Это, думаю, как вы говорите, и ежу должно быть ясно. Как, впрочем, ясно и вот это. — Он повернулся к Виктору: — Лови! — И бросил, словно теннисный мяч, злополучную лампу: — Как ты думаешь, старина, сколько «четвертаков» может стоить такая стекляшка?
Виктор поймал лампу, изучил ее на свет и кинул в мусорное ведро.
— Не больше рубля.
— Вот вам, маэстро, карбованец за целую и не сгоревшую лампу, — протянул Сергей рубль. — Да, да, именно за ту, что лежит в вашем фирменном кейсе… Не смущайтесь, смелее… Спасибо!
Ясиновский взял из рук Сергея новую лампу и вставил в телевизор. Включил его и обратился к растерянной, ничего не понимающей Наташе.
— Все логично, Натали. Ты была права. Для танца живота нужен, как минимум, живот, а не голова. Живота у меня пока нет. Может, правда, потом и появится, — он выразительно посмотрел на мастера, — как у некоторых умельцев нашей замечательной службы быта…
— Как можно так, Виктор! — протестующе всплеснула руками Наташа. — Что за мальчишество? Вы уж извините его, уважаемый Владимир Аристархович.
— Извиняю, разумеется, — быстро отозвался мастер, пятясь к двери. — Пустяки. И на старуху бывает проруха. Ну, а я, стало быть…
— Задержитесь на секунду, — попросил его Сергей. — Мы еще не закончили разговор относительно маленькой, но важной детали…