Жак Натан, видя, что смотрю на него уже более осознанным взглядом, трясти руку прекращает, но всё так же не отводит от меня немного удивлённого взгляда.
— Мы уже приехали, Ваше Высочество.
Ещё раз ошалело оглядываюсь вокруг, попутно потягиваюсь и зеваю. Императора с пожилым тёмным лордом в санях нет. А вот мы с Жаком как раз в санях, которые стоят во дворе большого двухэтажного бревенчатого дома. Возница уже спрыгнул на землю, осматривает копыта лошадей. Лайна и двое мужчин из вторых саней уже подметают полами своих плащей местами заледенелую, местами посыпанную опилками, золой и ещё невесть чем, дорожку под ногами.
— Вставайте, а то замёрзнете, Ваше Высочество, — как-то по-доброму улыбается первый советник, спрыгивает на твёрдую почву и подаёт мне руку.
Осторожно придерживая юбки и плащ, слезаю с саней на землю.
— А где император и лорд Аблом?
— Они остались расчищать западную дорогу, — подводя меня к крыльцу, отвечает Орест Платон.
Не успеваем мы даже встать на первую деревянную ступеньку, как огромная дверь, обитая снаружи под завязку шкурами, распахивается, и перед нами предстаёт дородная низенькая женщина со светлой косой до полу. Из-за её спины выглядывает уйма народу, с любопытством разглядывая нас.
— Ваше Высочество, как мы рады вас видеть! Ой, и первый советник Жак Натан тоже тут! — хозяйка, а это она, я точно не сомневаюсь (у неё все повадки мужа), всплеснув руками, радостно причитает: — Проходите скорее, только вас и заждались. Завтрак уже на столе стоит, последние пироги допекаются, варенье разложено, чай только осталось налить!
Да, вот бы всегда так огорошивали с порога.
— Скорее, скорее, — торопит она Лайну и двух людей лорда, как только мы с Жаком проходим внутрь. — Его Величество с мужем Яренем вас уже больше часа ждут. И до сих пор пока к еде не притронулись.
Я лишь на секунду торможу, удивлённая последней фразой, а Жак Натан, как ни в чём не бывало, замечает:
— О, они уже здесь? Быстро, однако.
Нас проводят через длинные полутёмные сени к дверце с вырезанной росписью. И как только мы оказываемся в жаркой большой кухне-зале-столовой, нос обдаёт уютными ароматами свежей выпечки, сушёных трав, сухих веток и запахом древесины.
Хозяйка тут же спешит к печи, чтобы вытащить пирожки, велит нам всем вымыть руки. Холодная, только что принесённая колодезная вода смывает с меня последние остатки сна. Я даже лицо слегка умываю, чтобы окончательно проснуться. Вытерев руки душистым, натёртым пряными травами полотенцем, передаю его подруге и поворачиваюсь в сторону еды, с предвкушением на неё взираю.
Без лишних разговоров нас усаживают за огромный стол, укрытый белой скатертью, на котором свободного места не найти. Столько съестного в одном месте в одно время я ещё ни разу не видела. Мы с Лайной счастливо переглядываемся, радуясь, что будем сегодня есть не уже давно поднадоевшую походную кашу Гелеона Велория, а настоящую, домашнюю, горячую пищу.
После второй очереди блюд, заводится разговор, в котором у меня совсем нет охоты участвовать. Лишь краем уха слушаю, уплетая блинчики с клубничным вареньем, и переглядываюсь с детишками, высовывающими головы из-под занавесок на полатях над печью, и тоже что-то жующими.
Не знаю, сколько мы вот так сидим на скамьях и едим, попутно беседуя обо всём, о чём только можно. Сначала большей частью лорд Ревен Аблом и его жена Алия рассказывают про их размеренную жизнь в этой глуши, потом они интересуются столичными новостями и вообще делами империи в целом. Отвечает обычно Жак Натан, император тоже иногда вставляет фразу-другую, мы с Лайной молчим и с любопытством прислушиваемся, нам тоже занятно узнать побольше про место, куда мы держим путь.
Упускаю все те разговоры, которые ведутся за столом. Летописи-моим-мемуарам они ничем не помогут. Тёмный меня и так скоро убивать будет за то, что я слишком много сижу за написанием этой истории и расходую чрезмерно много пергамента. Ведь без клякс и чёрных разводов я ещё не научилась до конца писать. Конечно, я могу с лёгкостью переписать один листочек документа, почти безупречно, между прочим. Но огромный увесистый свиток, на котором мне приходится писать эту летопись… эх, я уже замучилась с ним. На нём очень долго сохнут чернила, даже с песком, притом его всё время приходится то закручивать, то откручивать. Надо было, наверное, писать мою историю в книге, а не в свитке. Говорил же мне Нолан, что так будет удобнее… но я ведь не послушалась, всё мои беременные гормоны и непонятные желания. Захотела писать всё в свитке, вот теперь страдаю.