Тряхнула головой дева, словно сабелькой кривой по сердцу рубанула, ставни захлопнула и в дом ушла.
День идет да ночь идет, не выходит Василиса из дома, ставень не раскрывает. Работает гусляр, ворота новые из досок старых вырезает, на солнце тусклое щурится. Знает еще, что за двор вокруг, и что за службу несет он, но ни лица хозяйки, ни рук ее никак вспомнить не может. Загадывает гусляр — выйдет ли до весны Василисушка?
Вышла, однако, еще и деревья инеем обрасти не успели. Руками всплеснула, ворота углядев и гусляра подле них.
— Здесь ты еще, гусляр!
— Здесь, Василисушка.
Голову-то гусляр еще ниже прежнего опустил, да улыбка такая и сквозь макушку светит.
— Что же ты не ушел? Тридевять дней ты меня не помнил, тридевять дней не знал.
— Не велела ты мне уходить, Василисушка, и не говорила, что срок службы моей вышел. Я и остался.
Улыбнулась Василиса тогда, коснулась головы его склоненной, да в дом пошла.
Присел гусляр на завалинку, струны задумчиво перебирает. Бурчит брюхо голодное, живот к хребту прилипает. Сейчас бы хлеба горячего краюху съесть, что только из печи вынули, или хоть ягод лесных собрать, что руки и рот будто в крови пачкают. Глянул по сторонам — пустой двор, только под крыльцом лаз кошачий виднеется.
Усмехнулся гусляр, да и лег почивать. А поутру, едва проснувшись, видит на дороге путника. Идет тот вышагивает, суму на плече поправляет, за дорогой зорко следит.
— Богатырь к тебе идет, Василисушка, — говорит гусляр, на крыльце сидючи. — Свататься, видать, хочет.
— Какой богатырь?
— Друг мой знал его, парень это молодой да хитрый. Слова в простоте не скажет, все у него решено-перерешено и на дюжину лет вперед задумано.
— В хитрости ему с тобой не тягаться, — улыбнулась Василиса. — Знаю я Алешу, и в доме его приму.
Потемнел лицом гусляр, но кивнул только, соскочил со ступенек, чтобы дверь не загораживать.
Вошел Алеша, поповий сын, во двор, поднялся на крыльцо высокое, стукнул в дверь трижды. Пустила его дева в горницу, вином зеленым да куропатками потчует, о подвигах его слушает. Богатырь смеется, рассказывая, все в шутку оборачивая, да к выгоде своей поворачивая. Сложненько Василисе выкручиваться, змейкой тонкой и той едва удается, все Алеша про дары свои да про хозяюшку в доме говорит, намекаючи. Сел он подле Василисы у окошка, локоть во двор выставил, не подступиться, не отступить.
— Иди, — говорит, — замуж за меня, Василисушка. Я хитер да ты умна, вместе мы хоть княжить сможем, коль захочешь, хоть мирно жить, сами себе хозяева.
Встала Василиса из-за стола, отошла к печи, да смотрит за окошко.
— Хочешь ты жениться из выгоды, думая, что я радости мирские тебе принесу. Да только не туда зашел ты, богатырь. Хочешь терем волшебный да невесту-чудесницу, так я тебя дальше пропущу, иди себе по тридевятому царству, подвиги совершай. Хочешь княжить на земле людской, так назад поворачивай, хитростью своей изворачивайся. А обо мне не говори никому, а не то узнаю я о твоей лжи и сама за тобой приду.
— Хитра ты, Василиса, — отвечал богатырь, со двора выходя. — Да и кот твой тебе под стать.
Улыбнулась Василиса, но ничего не сказала. А как ушел богатырь далеко, спросила, оборачиваясь:
— Здесь ли ты еще, гусляр? Ничего ли не хочешь попросить у меня?
— Здесь, Василисушка. Не о чем просить мне, ибо служить тебе, царица моя, величайшая из радостей.
Вздохнула Василиса, головой покачала.
— Три жениха вперед тебя прошли и всех троих ты помог мне отвадить. Ни вина зеленого, ни хлеба мягкого, ни плаща старого не просил у меня. Без указа работал на совесть, двор мой пустой оживил собой. Долго я в этом тереме жила, да не пора ли на землю возвращаться. Назови имя свое, гусляр. Хочу знать, чьей женой буду.
Улыбнулся он радостно, за руки взял деву-красу — словно ледышек коснулся.
— Вольгой меня зовут, Василисушка.
Так и пошли они через моря широкие, через горы высокие, через леса темные. Играл Вольга на гуслях своих, а Василиса пела, и руки ее отогревались, и щеки белые раскраснелись. Как пришли они к дому богатырскому, так и свадебку сыграли.
И Добрыня, Никитин сын, там был, и Илюша, крестьянский сын, был, и Алеша, поповий сын, медом свадебным не побрезговал.