Таковы основные языковые черты, которыми различались старославянский язык и живая восточнославянская речь. Некоторые из особенностей старославянского языка почти не проникали в памятники, созданные на Руси, другие начали проникать лишь с XIV—XV вв., третьи регулярно встречаются в текстах, написанных на церковнославянском языке, и гораздо менее регулярно в других текстах. Отношение к старославянским языковым особенностям определялось очень многими взаимодействующими между собой причинами. Эти причины, различные для разных сфер устной и письменной речи, будут рассмотрены в процессе описания церковнославянского и древнерусского языков.
1. ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК РУССКОЙ РЕДАКЦИИ
Старославянский язык распространялся по Руси двумя путями. Во-первых, на нем велось богослужение еще до официального принятия христианства; об этом, в частности, свидетельствует булла (т. е. грамота, послание) римского папы, написанная между 954 и 972 гг., в которой папа требует, чтобы чехи вели богослужение на латинском языке, а не уподоблялись русским и болгарам, у которых богослужение ведется на славянском языке. Во-вторых, распространение старославянского языка происходило книжным путем: как уже было сказано во введении, русские люди переписывали старославянские книги, а затем стали создавать переводы и оригинальные произведения, стремясь писать на старославянском языке, авторитет которого освящался церковью. В обоих случаях — и в богослужении и в книгах — старославянский язык претерпевал существенные изменения: в него проникали элементы живой русской речи, он превращался в церковнославянский язык русской редакции (или «славенский», как называли его на Руси).
В течение всего времени своего бытования на Руси книжный церковнославянский язык отчетливо противопоставлялся в сознании людей живому русскому языку.
Образованные русские люди владели, очевидно, по крайней мере двумя языками — русским и церковнославянским (об этом говорят приписки на полях церковнославянских книг, см. стр. 60, 62). Это были родственные, но все-таки различные языки. Выбор одного из этих языков был обусловлен жанром произведения, а жанры, как говорилось выше, были обусловлены темой, характером изображаемого. В древней письменности средства изображения, как правило, соответствовали тому, что изображается. Возьмем русские летописи. В них мы найдем как тексты, богатые книжно-славянскими элементами, так и тексты, в которых широко представлены народно-разговорные слова и формы. К числу первых относятся отрывки разного объема, а иногда даже целые произведения. Это, во-первых, отрывки из церковно-книжных оригинальных и переводных памятников (например, в «Повести временных лет» встречаем отрывки из «Хроники Георгия Амартола», «Жития Василия Нового», «Поучения о казнях божиих» и др.) или сочинения самих летописцев, написанные по образцу церковно-книжных произведений (таково, например, «Сказание о первых черноризцах», помещенное в «Повести временных лет» под 1074 г., написанное под влиянием патериков); во-вторых, многочисленные биографии — прославления русских князей, ничем не отличающиеся от житий святых, например «Повесть об убийстве Андрея Боголюбского», помещенная в Суздальской летописи под 1175 г., и др.; в-третьих, это религиозно-моралистические комментарии летописца к описываемым событиям: рассказы о военных победах и поражениях, как правило, сопровождаются оценкой события с точки зрения христианской религии. Сами же рассказы написаны на древнерусском языке. Один и тот же автор мог писать то на «славенском» языке, то на русском. Иван Грозный пишет «по-славенски» во всех тех случаях, когда говорит о религии или использует авторитет «священного писания» для подтверждения своих политических воззрений. Обращаясь к светской тематике, он переходит на русский язык.
Те авторы, которые считали необходимым писать «по-славенски» ученые сочинения, философско-религиозные, исторические и другие произведения, в быту изъяснялись совершенно иначе. Достаточно сопоставить любой наудачу взятый отрывок из историко-публицистических сочинений князя А. Курбского и его бытовую записку, чтобы отчетливо представить себе «двуязычие» Курбского, вряд ли существенно отличавшегося в этом отношении от других авторов книжных произведений: «И абие обдираютъ спасительские одежды съ него, и катомъ отдаютъ въ руки святаго мужа, отъ младости въ добродѣтелехъ превозсиявшего, и нага влекутъ изъ церкви, и посаждаютъ на вола опоко [т. е. задом наперед] — окаянныи и скверныи! — и бичуютъ лютѣ, нещадно, тѣло, многими лѣты удрученное отъ поста, водяще по позорищамъ града и мѣста» («История о великом князе Московском», XVI в.); «Да осталися тетратки переплетены, а кожа на нихъ не положена, и вы тѣхъ бога ради не затеряито» (Записка в Печерский монастырь).