Хотя Катя горевала, когда болезнь неожиданно унесла ее маму, в глубине души она понимала, что тут ничего не поделаешь. Первые несколько месяцев отец ежедневно заезжал за ней в школу Лоури на Медисоне, и они вместе ехали в машине домой на Парк-авеню. Но потом к школе стали подъезжать служащий и шофер отца, и вечерние обеды превратились в нудное дело, когда бездетная экономка изо всех сил старалась развлечь разговорами озадаченную, напуганную, чувствовавшую себя все более одинокой девочку, которая еле притрагивалась к еде.
Открытки приходили из Парижа, Женевы, Рима и Афин. Из них Катя узнавала, где находится ее отец и как быстро расширяется деятельность банка «Мэри-тайм континентал». Чувство одиночества несколько ослабло, когда она поступила в колледж Уэлсли. Отношения отца с дочерью менялись. Дочь начала понемногу самостоятельно окунаться в окружающую жизнь, горячо этого желая, но побаиваясь, действуя импульсивно, но все еще нерешительно.
Как и многие другие ее сверстницы, Катя предпочла заниматься гуманитарными науками. Но, живя в Нью-Йорке, она отличалась от своих менее космополитичных подруг. Она знала район Виллиджа как свои пять пальцев и по уик-эндам посещала кафе, где собиралась богема, куда приходили битники, чтобы послушать Джека Керуака и Гинсберга. За бесконечным количеством чашек кофе она спорила о достоинствах «Чужака» Колина Вильсона и пришла к выводу, что ее поколение, тощих, бледных, одетых в черные водолазки и штаны, заслуживает большего. Гораздо большего, чем их родители могли когда-либо себе представить, поскольку оказались в плену самодовольной порядочности. Самая сложная часть вопроса заключалась в том, какой именно должна быть эта славная судьба.
Бывали моменты, когда Кате ужасно хотелось поднять телефонную трубку и поговорить с отцом. Но к тому времени она уже наладила отношения с его секретарем, который сообщал ей, что отец уехал, и, побуждаемый чувством вины или жалости, болтал с ней несколько минут. В редких случаях она видела отца, но непродолжительный разговор между ними не клеился. Он почти ничего не знал о ее жизни, где она бывала. Не знал о, казалось бы, безграничных перспективах, открытых перед ней, и о полном отсутствии возможностей критического выбора пути. Иногда Кате казалось, что он тянется к ней, пытается заставить ее объяснить, что именно она чувствует и почему. Она ловила в его глазах боль и разочарование, когда проходил вечер, а они оставались по разные стороны пропасти, которая с каждым годом углублялась. Она опасалась и сердилась на него за то, что, казалось, ни он, ни она ничего не могли сделать, чтобы преодолеть этот разрыв.
– Катя, я люблю тебя. Никогда не забывай об этом.
В глубине сердца она верила ему, но с годами эти слова обесценились.
– Если ты меня любишь, то почему не выберешь для меня время?
– Пытаюсь. Поверь мне, Катя. Дело не в том, что я не забочусь…
– Просто ты больше заботишься об этом дрянном банке.
Катя опять посмотрела на фотографию, снятую в Ла-Джолле. Она видела его боль, слышала эхо своих резких слов о том, что она навсегда останется в Беркли и никогда не возвратится домой.
Фотография как бы заморозила всего один момент из всего, что она пережила за все эти годы. Годы раскаяний и взаимных обвинений, отказа отца ее просьбам приехать в Нью-Йорк, сведения всей переписки к нескольким словам на открытках к Рождеству и дню рождения. Годы, которые никогда не вернутся…
«Проклятье, я даже не припомню, когда в последний раз сказала ему, что люблю его!»
А теперь он навсегда ушел из этого мира…
Пламя стало потрескивать, когда воск растопился, разлившись в лужицы на мраморной поверхности. Катя встала и раздвинула занавески. На небе занималась заря, звезды и серп месяца побледнели. Катя посмотрела на два раскрытых чемодана с уложенной одеждой. Она собиралась автоматически, просто чтобы чем-то занять руки, а теперь ни за что на свете не смогла бы сказать, что туда положила.
– Катя? Катя, ты все еще не спишь?
Тед прикрыл за собой дверь и прошел в гостиную. Он заметил чемоданы и резко взглянул на нее.
– Что, черт возьми, происходит?
Катя взяла со столика и подала ему телеграмму:
– Ты даже не соизволил сказать мне о ней. Он покачал головой.
– Ах, Катя! Господи, виноват. Это ужасно. – Он потянулся к ней, но Катя шмыгнула мимо него.
– Похороны состоятся в Нью-Йорке. Даже не знаю, надолго ли уезжаю.
– Как ты себя чувствуешь? То есть звонил ли тебе этот человек или как?
– Этого человека зовут Арманд Фремонт. Он не звонил мне.
– Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? Катя выдавила из себя подобие улыбки:
– Нет, у меня все в порядке.
– Послушай, Катя. Не знаю, что и сказать. Похоже, ты не была близка с отцом, так ведь?
– Тед, не надо ничего говорить. Просто помолчи. Я как-нибудь справлюсь с этим сама.
– Понятно. Ну, мне будет нелегко здесь без тебя.
– А именно?
– Хирш взял меня на поруки и внес залог, но полицейские все равно клеят мне подстрекательство к мятежу и дюжину других дурацких обвинений. Катя, это не станет судебным процессом. Это выльется в театральное представление. Мы собираемся закатить здесь дьявольскую драму. Тебе захочется принять в этом участие. Это войдет в историю.
Может быть, по причине сильной усталости и повышенной чувствительности Катя сразу же уловила в голосе Теда фальшивые нотки.
– Боюсь, что вы с Хиршем будете творить историю без меня.
– Но судить будут не одного меня. Хирш позаботится о том, чтобы вместе со мной судили Марио, Джерри, Тима и ораву других. В газетах нас уже окрестили «Десятка из Беркли».
Катя гадала, кто до этого додумался и подкинул такую мысль газетчикам.
– Мне все равно непонятно, зачем я нужна тебе.
– Ну, Хирш не может сразу охватить всех обвиняемых. И хотя он привлечет работников из своей конторы, остается много важных вещей, до которых у него не дойдут руки. Поэтому я сказал ему, что ты охотно поможешь.
Катя не верила тому, что слышит.
– Ты не имеешь права таким образом возлагать на меня обязанности! – воскликнула она.
– Хирш пояснил, что ему понадобится кто-то, чтобы посмотреть законы и проверить протоколы, – торопливо продолжал Тед. – Я считал, что для тебя, Катя, тут открываются большие возможности. Тебе известна репутация Хирша. Начинающие отдали бы все на свете, чтобы оказаться в его команде.
– С его-то репутацией? К тому же Хиршу нужен лишь мальчик на побегушках, в моем случае – девочка на побегушках. Ему нужен человек, чтобы сидеть в библиотеке или регистратуре, когда он не занят снятием копий или не отвечает на телефонные звонки.
Тед отвел глаза, и Катя поняла, что он уже знал об этом. Он соглашался со всем, что предлагал Хирш, и обещал доставить персонально Катю Мейзер, осел.
– Послушай, Катя. Мне жаль твоего старика, о'кей? – произнес Тед, стараясь не вспылить. – Сожалею также, что не передал тебе телеграмму. Забыл про нее. Ну, после этой стычки с полицией… Понимаю, что тебе надо ехать в Нью-Йорк. Но мне не ясно, зачем тебе оставаться там после похорон. Ты ведь нужна мне здесь!
– Не знаю, что меня ждет в Нью-Йорке, – возразила Катя. – Поэтому не могу сказать, когда я вернусь. Хотя бы по одной этой причине не могу принять участие в твоей защите. И ты не мог предположить, что я поступлю иначе.
Тед вздохнул и начал сбрасывать с себя грязную одежду, которая воняла потом, улицей и тюрьмой.
– А если бы тебе не пришлось уезжать, ты бы помогла мне?
Катя прикусила губу.
– Я уже сказала, что ни для кого не стану девочкой на побегушках, тем более для Джейка Хирша.
Тед провел по ее щеке кончиками своих пальцев.
– Я всегда считал, что ты будешь с нами, Катя. Честно. Верю в это и сейчас. Поэтому поезжай в Нью-Йорк, делай там что нужно и возвращайся домой.