«Но разве народы не смогут когда-либо дешевле покупать свое счастье?» – воскликнул я со слезами на глазах.
«Истины приходят к нам из своих глубин только для того, чтобы купаться в крови, которая их освежает. А само христианство, которое, происходя от бога, составляет основание всякой истины, разве не в муках оно утверждалось? Разве кровь не лилась тогда потоками? И может ли настать время, когда она вовсе не будет литься? Ты это узнаешь, ты, который должен стать одним из каменщиков, воздвигающих общественное здание, строить которое начали еще апостолы? Пока ты будешь размахивать уровнем над головами людей, тебя встретят рукоплесканиями. Но стоит тебе взять в руки мастерок, и ты будешь убит».
«Кровь! Кровь!» Это слово звенело у меня в ушах, подобно погребальному колоколу.
«Тогда выходит, – сказал я, – что протестанты вправе рассуждать так же, как и вы?»
Фигура Екатерины приняла вдруг гигантские размеры, а потом исчезла, как будто дуновение ветра погасило тот сверхъестественный свет, который позволил моему духу ее увидеть. Я сразу же убедился, что какой-то частью своего «я» я соглашался с ужасными выводами, которые сделала итальянка. Я проснулся весь в поту, я заливался слезами, в то время как разум мой, торжествуя, заверял меня тихим голосом, что ни королю, ни даже всему народу никто не дал права исповедовать эти принципы и годны они только для тех, кто вовек не верит в бога…
– А чем же тогда спасти монархию, которая гибнет? – спросил Бомарше.
– Для этого существует бог, – ответил мой сосед.
– Итак, – сказал г-н де Калонн со столь присущим ему невероятным легкомыслием, – нам остается только считать себя орудием в руках всевышнего, как этому нас учит Евангелие Боссюэ.
Как только дамы заметили, что весь рассказ адвоката свелся к разговору его с королевой, они начали перешептываться между собою. Я не обращал внимания на те восклицания, которые время от времени у них вырывались. Однако до слуха моего все же долетели фразы: «Можно умереть от скуки!», «Дорогая моя, когда же он, наконец, кончит!»
Когда незнакомец кончил говорить, дамы смолкли. Господин Бодар спал. И только молодой хирург, который уже опьянел, Лавуазье, Бомарше и я все это время сосредоточенно слушали. Калонн был занят своей соседкой. В наступившей тишине была какая-то особенная настороженность. Мне показалось, что свечи стали светить необычным таинственным светом. Одно и то же чувство связало нас с этим человеком. После его слов я впервые понял, какою грозною силой может стать фанатизм. И только глухой, замогильный голос второго незнакомца, соседа Бомарше, вывел нас всех из оцепенения.
– И я видел однажды сон! – воскликнул он.
В эту минуту я внимательно посмотрел на хирурга, и меня охватил неизъяснимый ужас. Землистый цвет его лица, грубые, лишенные всякого благородства черты – все это обличало в нем плебея, если вы позволите мне употребить это слово. На лице у него было несколько синеватых и черных пятен, похожих на следы грязи. В глазах его горел огонь. Напудренный парик придал его лицу еще более мрачный вид.
– Этот доктор, должно быть, отправил на тот свет немало больных, – сказал я моему соседу.
– Я бы ему и собаки своей не доверил, – отвечал тот.
– У меня к нему какая-то инстинктивная ненависть.
– А я его презираю.
– И все-таки мы к нему несправедливы, – продолжал я.
– Ах, боже мой! Послезавтра он может стать такою же знаменитостью, как и актер Воланж, – заметил сосед.
Господин де Калонн указал на хирурга жестом, который, казалось, говорил: «По-моему, это человек занятный».
– А вы что, тоже видели во сне королеву? – спросил его Бомарше.
– Нет, я видел целый народ, – произнес он с пафосом, который заставил нас улыбнуться. – Я лечил тогда больного, и на следующий день мне предстояло оперировать ему бедро.