– И вы обнаружили этот народ в бедре вашего больного? – спросил г-н Калонн.
– Да, – ответил хирург.
– Какой он забавный! – воскликнула графиня де Жанлис.
– Меня немало изумило, – сказал оратор, не обращая внимания на возгласы присутствующих и засовывая пальцы в карманы штанов, – что я нашел себе столько собеседников в этом бедре. Я умел входить к моему больному совершенно особым образом. Когда в первый раз я забрался к нему под кожу, я увидел там целый рой крохотных живых существ, которые копошились, что-то думали, о чем-то рассуждали. Одни из них жили в теле этого человека, другие в его сознании. Мысли его тоже были самостоятельными существами; они рождались на свет, росли, умирали; среди них можно было встретить больных, здоровых, веселых, грустных – словом, у каждой из них было свое, ни на что не похожее лицо. Существа эти сражались друг с другом или друг друга ласкали. Были и такие мысли, которые вырывались наружу и уходили жить в мир идей. Я понял тогда, что существуют две вселенные – видимая и невидимая, что у земли, так же как и у человека, есть тело и душа. Вся природа открылась передо мной. Я ощутил всю ее необъятность, едва только глазам моим предстали эти мириады живых существ, которые, где вперемешку, а где разделившись на отдельные виды, заполняют наш мир, являя собою повсюду одну и ту же одушевленную материю, будь то глыба мрамора или сам господь бог. Какое это восхитительное зрелище! Словом, вся вселенная была там. Когда я вонзил нож в это пораженное гангреной бедро, я уничтожил тысячи таких тварей. Вам смешно, сударыни, слышать, что и вас тоже вот так поедают живьем.
– Пожалуйста, без личностей, – сказал г-н Калонн. – Рассказывайте только о себе и о вашем больном.
– Мой больной, приведенный в ужас криками этих микроскопических существ, попросил меня прервать операцию. Но я не стал его слушать, сказав ему, что эти вредоносные твари проникли далеко вглубь и гложут его кости. Не понимая, что я хочу ему только добра, он пытался вырваться, и мой нож впился мне в бок.
– Он не умен, – сказал Лавуазье.
– Он просто хватил лишнего, – ответил Бомарше.
– А знаете, господа, ведь мой сон не лишен смысла! – воскликнул хирург.
– Ох, ох! – простонал Бодар, пробуждаясь. – Я ногу себе отсидел.
– Сударь, – шепнула ему жена, – ваши твари сдохли.
– У этого человека есть свое призвание! – воскликнул мой сосед, который в продолжение всего рассказа не сводил своего бесстрастного взгляда с хирурга.
– Мой сон, – продолжал уродливый незнакомец, – относится к сну этого господина, как действие к слову, как тело к душе.
Но тут его отяжелевший язык стал заплетаться, и он смог произнести только какие-то бессвязные слова.
На наше счастье, разговор перешел на другие предметы. Через полчаса мы уже позабыли о придворном хирурге. Когда мы встали из-за стола, разразился отчаянный ливень.
– Адвокат не так уж глуп, – сказал я, обращаясь к Бомарше.
– Да, но это человек без сердца и тугодум. Однако вы могли убедиться, что в провинции остались простаки, которые принимают за чистую монету политические теории и историю нашей Франции. Это закваска, которая еще взойдет.
– А вы в карете приехали? – спросила меня г-жа Сен-Жам.
– Нет, – сухо ответил я, – я не знал, что она мне сегодня понадобится. Вам, может быть, угодно, чтобы я проводил домой господина контролера? Он что, приехал к вам налегке?
Так в то время говорили о человеке, который, отправляясь в Марли, переодевался кучером и правил сам лошадьми. Г-жа Сен-Жам мгновенно покинула нас, позвонила, потребовала карету Сен-Жама и обратилась к адвокату:
– Господин Робеспьер, будьте настолько любезны, отвезите господина Марата домой, он еле держится на ногах, – попросила она.
– Охотно, сударыня, – любезно ответил г-н Робеспьер, – я был бы рад, если бы вы поручили мне даже какое-нибудь более трудное дело.
Париж, январь 1828 г.