Подлинная скульптура должна создавать, прежде всего, красивый кусок материи. Красивый — в лучшем смысле слова, то есть пропорциональный, ладный, со всех сторон интересный, занятный для прикосновения, удовлетворяющий наш внутренний суд бытийного самоутверждения находящегося перед нами физического тела. Это может быть просто кусок камня, металла, дерева, это может быть животное или человеческое тело, но прежде всего это вещь, и некоторая вещная сущность — объемность и весомость, громко утверждающие свою материальную целесообразность, должны быть налицо. Именно в этом смысле декоративна скульптура, а не в том, конечно, что она украшает собою что–то иное.
Так декоративен «Моисей» Микеланджело, животные великого французского анималиста Помпона, как и нашего анималиста Ефимова, так декоративны сфинксы, сиамские Будды и Александр III Трубецкого[315].
Это чувство декоративности — или, вернее, самодовлеющей вещности, — в высочайшей мере присуще Орловой.
И однако трудно представить себе скульптуры более полные жизни, дающие большую иллюзию одухотворенности, чем статуи этой художницы.
Еще больше, чем Фриез, стремится Орлова, имея перед собой модель, упростить ее.
Это ей надо для того, чтобы, найдя основную, чисто телесную характерность, сделать ее резко выраженной доминантой всей статуи с точки зрения именно цельности чисто пластического впечатления.
Но так как Ханна Орлова имеет при этом дело с живыми людьми или животными, то, выдвигая наружу физическую особенность модели, являющуюся как бы ключом к постижению ее материального облика, — она вместе с тем разгадывает и как называемый «внутренний» характер модели, то есть его образ мыслей и чувств, его привычки, уклад его сознания, законы его поведения, стало быть его социальный тип.
Простота, цельность и меткость пластики Орловой, с одной стороны, дает впечатление крепкой красоты, а с другой стороны, почти смешит вас своей выразительностью. Ее статуи похожи на какие–то монументальные карикатуры, на свирепо обнажающие шаржи. И нельзя сомневаться, что Орловой присуща ирония. Но это разоблачение далеко не всегда отрицательно— иногда перед вами вскрывается замечательная серьезность или прелестная внутренняя грация. Но и тогда вы улыбаетесь, улыбаетесь потому, что все это кажется таким легким и удачным.
Конечно, на самом деле такая удача стоит огромного труда.
Ограничусь здесь этими общими замечаниями, так как в другом месте я займусь анализом творчества Ханны Орловой более пристально.
Меня очень порадовало большое желание даровитой художницы поскорее устроить выставку своих произведений в Москве.
К ЮБИЛЕЮ КЭТЕ КОЛЬВИЦ
Впервые — «Красная газета». Вечерний выпуск, 1927, 15 июля, № 188. Печатается по тексту газеты.
Кэте Кольвиц исполнилось шестьдесят лет. Возраст почтенный, когда даже наиболее крепкие организмы бесповоротно вступают в период старости.
Однако есть немало примеров могучего культурного творчества и за этим порогом. Если бы из мира исчезли те произведения науки и искусства, которые созданы людьми после шестидесяти лет, — • человечество сильно обеднело бы.
Нередки даже случаи, когда последняя, стариковская манера художников является чуть ли не вершиной. Так это было, из художников изобразителей, с Микеланджело, Тицианом, Рембрандтом.
Кэте Кольвиц также находится не в упадке, а в расцвете–своего таланта. Говорят, даже собирается выставить произведения в совершенно новой для нее форме — в скульптуре.
Мы имеем все основания пожелать художнице долгой жизни и долгого творчества.
Прежде всего мы, русские, связаны с Кольвиц благодарностью. Она всегда с пониманием и участием относилась ко всем переживаниям нашего народа после февраля 1917 года.
Яркая воскресительница бунта ткачей, крестьянской войны и французской революции, гражданка, всем сердцем разделяющая и горести и надежды рабочих масс, Кольвиц не могла не понять величия горьких годов нашей борьбы, которое туча клевет старалась скрыть от глаз мыслящих людей Запада.
Но до высокого пафоса поднялась Кэте Кольвиц в своей любви и дружбе к нашим народам во время голодной катастрофы 21–го года, когда из–под ее резца и карандаша выходили поистине потрясающие, полные скорби, гнева и призыва листы.
Наша страна никогда не забудет горячего отклика художницы на ее беду.
Но нас связывает с Кольвиц не только благодарность за ее–отношение к нам. Самое искусство ее нам нужно и само по «себе и как урок.