Так наша родина повсюду хранит следы старых ран, старых раздоров. Нужно увидеть их, чтобы понять, как из этого многообразия в муках родилось то единство, которое и есть Франция. Никита Хрущев не достигнет внешних границ этого единства: Ронсеваля, который уже во времена Роланда был последним горным проходом в Испанию… Ниццы, такой французской, хотя прошло лишь сто лет, как она отделилась от Италии, а ведь там он мог бы тоже подняться на кладбище, откуда открывается такой великолепный вид, посетить этот фантастический сад, где покоится Александр Герцен — великое русское сердце, человек, который всей своей жизнью приближал сегодняшний день своей родины. Не знаю, что покажут путешественнику в Лилле. Подземелья, о которых пишет где-то Гюго, более не существуют; но мне хотелось бы, чтобы наш гость дошел до той странной проходимой границы неподалеку от города, которую каждый день без всяких формальностей пересекают и французские и бельгийские рабочие с велосипедами и с завтраком в кармане. Пусть он побывал бы там хотя бы для того, чтобы помечтать о днях, когда эта граница станет похожа на границы Балтики… (Прошу не смешивать с Бенилюксом!)
Но важнее всего, чтобы он почувствовал значение самой глубокой из всех старых и новых борозд, изранивших нашу землю,— значение демаркационной линии, разрезавшей нацию пополам в период немецкой оккупации. Если бы он смог по-настоящему поездить по Франции, надо было бы останавливать его машину на тех местах, где пали партизаны маки; я имею в виду не великие памятники,— он, конечно, посетит Мон-Валерьен,— а те скромные камни, что стоят на перекрестках или возвышаются над братскими могилами, где похоронены двое, десять, двадцать мертвецов. Может быть, следовало бы отвезти его,— но это уже мое сугубо личное желание,— в Савойю, к тому памятнику, высеченному в горе, на открытии которого присутствовал генерал де Голль; на этой скале виден стих поэта-коммуниста, символ единства в трагическую минуту, отчасти предвосхищающий будущее:
Конечно, все это невозможно, программа пребывания Председателя Совета Министров СССР во Франции и так перегружена. Но мне кажется, что перечисление разных уголков Франции, воспоминание о том, что было, мысль о том, что продолжается, что есть и что будет,— несколько дополнит в глазах г-на Хрущева образ нашей страны, который он увезет с собой. Мы хотели бы этого не затем, чтобы очаровать его,— наши красоты это вопрос особый,— а чтобы он почувствовал, где бьется сердце нашей родины, прикоснулся к ее ранам, увидел, как на могилах опять растут цветы Франции, и вернулся к себе домой, глубже осознав, что такое французы, с уверенностью, что нация, столько раз раздиравшаяся войнами, чья земля столько раз подвергалась нашествиям, может хотеть только мира, невзирая на все сделки и союзы,—мира для всего ее будущего, для молодости, для влюбленных, для песен.