Черезъ полчаса Лэйзеръ пріѣхалъ на биржу. Посреди обширной, до невѣроятности загаженной площади, подъ высокимъ навѣсомъ, напоминавшимъ своей выгнутой крышей китайскія постройки, находился старый, наполовину засыпанный и давно уже заколоченный колодезь, и около этого колодца, по радіусамъ, располагались ломовики. Теперь ихъ было здѣсь десятка два, и новые прибывали ежеминутно. Лэйзеру удалось пристроить Храпунчика на хорошее мѣсто, за вѣтромъ. Храпунчикъ, какъ только остановился, опустилъ свою лохматую голову къ землѣ и сталъ искать сѣна. Но сѣна Лэйзеръ ему не далъ. Онъ накрылъ лошадку рядномъ, дружески погладилъ по лбу и по вдавленному хребту и отошелъ подъ навѣсъ. Долго, однако, онъ тамъ не пробылъ: вѣтеръ сквозилъ и свисталъ межъ столбами навѣса и пронизывалъ насквозь. Лэйзеръ предпочелъ сквозняку крупу. Онъ вернулся къ Храпунчику и, взобравшись на телѣгу, предался размышленіямъ.
— Вотъ, такъ вотъ идетъ человѣческая жизнь!.. Нужна человѣку работа — нѣтъ работы. Нужно человѣку ѣсть — нечего ѣсть. Человѣкъ не можетъ, какъ телеграфный столбъ, цѣлый день на дождѣ и вѣтрѣ стоять, а онъ все-таки стоитъ… Ну? Какъ это понять?.. Я не могу это понять… Или вотъ: далъ мнѣ Богъ одиннадцать дѣтей, и пятеро изъ нихъ умерло, и умерли какъ разъ всѣ мальчики. Мальчика можно отдать въ ученье, къ портному, къ лудильщику, куда-нибудь приказчикомъ. Мальчикъ можетъ помощь дать. А что дѣлать съ дѣвочками? Какъ будешь ихъ выдавать замужъ?.. А Ента, когда Богъ меня уже благословилъ и я достигъ выдать ее замужъ, что съ Ентой? Такая тебѣ выходитъ исторія: сходитъ ея мужъ съ ума, его забираютъ въ сумасшедшій домъ, а она съ двумя дѣтьми и беременная возвращается ко мнѣ… Такія вовсе дѣла… И были бы хоть ея дѣти здоровы, — такъ нѣтъ и этого… Что? Себѣ самому я могу говорить правду, себя самого мнѣ нечего стыдиться: когда Шмилекъ кашляетъ, такъ у меня внутри все разрывается на куски, и когда онъ жалуется и проситъ ѣсть, а ѣсть нечего, то я таки плачу… Таки плачу, ну!.. Таки не могу удержаться, отворачиваюсь въ кутокъ и плачу…
— Ты, задумчивый ангелъ! — гаркнулъ за спиной Лэйзера только что подъѣхавшій извозчикъ, огромный рыжій верзила, по имени Шлёмка Гицель. — Посторониться не можешь, іолдъ!
Лейзеръ пугливо оглянулся и проворно подобралъ ноги. Гицель, скверно ругаясь, и по-еврейски, и по-русски, и колотя Храпунчика кулакомъ по шеѣ, сталъ устраивать свою телѣгу.
— И отчего-жъ таки мнѣ не плакать, — продолжалъ думать Лэйзеръ, — отчего? Когда одного легкаго у Шмилека уже нѣтъ, а на ногѣ у него такая страшная рана, и она всегда горитъ… Надо Шмилеку рыбій жиръ, надо ему молоко, и для раны какую-нибудь хорошую мазь, — а ничего этого нѣтъ…
Лэйзеръ поднялъ голову и сталъ озираться. Молока неподалеку было сколько угодно: молочный рядъ устьемъ упирался въ площадь и весь видѣнъ былъ какъ на ладони. По другую сторону площади сквозь сѣрую мглу смутно желтѣли растопыренныя крылья золоченаго орла. Это аптека. Тамъ, конечно, есть и хорошая мазь для ноги, и рыбій жиръ, и разныя лѣкарства для легкихъ…
— Да, а только что же, когда Богъ не хочетъ, чтобы это было для насъ… И чтобы я такъ не зналъ зла, какъ я не знаю, за что онъ на насъ сердится… И что же, напримѣръ, будетъ, если я таки въ самомъ дѣлѣ свалюсь?.. Вотъ я хочу ѣсть, ужасно хочу ѣсть (Лэйзеръ нащупалъ за пазухой хлѣбъ и луковицы, пососалъ языкомъ и плюнулъ), и я озябъ, вотъ у меня потекла за воротникъ по голой спинѣ вода… Ну что, развѣ я мѣдный? Таки заболѣю… Мнѣ по настоящему надо бы теперь съѣсть свой хлѣбъ и зайти себѣ въ «Англію», взять чаю, или тамъ таранки жареной, и поддержать себя, — а нѣтъ возможности… Такъ ѣсть хочу, что душа изъ тѣла уходитъ, — а нѣтъ никакой возможности…
Ноги у Лэйзера озябли до того, что онъ ихъ не чувствовалъ. Чтобы отогрѣться, онъ усиленно скребъ пальцами подошву, — но это не помогало. Онъ спрыгнулъ съ повозки и принялся притаптывать.
— Уй-уй, какъ холодно! Какъ страшно холодно… Можно бы зайти въ «Англію» — вродѣ какъ будто поискать кого, — и пока что погрѣться; только вѣдь можно же прозѣвать нанимателя… Вотъ такъ на зло всегда выходитъ: сторожишь, какъ собака на цѣпи, цѣлую недѣлю, и не является никто, а на пять минутъ отойдешь — и со всѣхъ сторонъ народъ повалитъ… Надо терпѣть…