Именно в эти предреволюционные годы мне довелось чаще всего встречаться с Кони обычно у нас за обеденным столом, когда завязывалась оживленная беседа на самые разнообразные темы - от модного тогда спиритизма, над увлечением которым все мы весело подсмеивались, или получившего в то время широкое распространение учения о переселении душ (тут, приходится сознаться, мнения расходились!) до политических вопросов.
Умным, зорким глазом вглядывался он в развивавшиеся тогда грозные события. Когда в 1912 году вспыхнула Балканская война, Кони, помню, говорил, что это только начало, пролог к неизбежной схватке великих держав. А когда разразилась Первая мировая война, отвечая на волновавший всех нас тогда тревожный вопрос - куда же мы идем? - он отвечал: "К революции". Он понимал ее неизбежность.
5
1917 год. Октябрь.
Кони шел тогда уже восьмой десяток. Но, отставленный от дел и скучнейших заседаний в прекратившем свое существование Государственном совете, а затем и сенате, он не оказался выброшенным за борт, а сумел найти себе место и в новой жизни как писатель, лектор, докладчик, издавая книги и выступая с публичными беседами об этике общежития, о смысле жизни. Он преподавал в университете, в Институте живого слова и даже в Пролеткульте!
Совмещая юриспруденцию с художественной речью, он, верный друг театра, устраивал силами учащихся инсценированные суды, обучал приемам ораторского искусства, наблюдал за чистотою речи.
И вот что важно и ценно: старый царский сановник нашел общий язык с новой аудиторией, выступая перед рабочими, студенческой молодежью, даже матросами. Новые, советские слушатели горячо благодарили его за содержательные, умные беседы.
Однажды ему довелось выступить в Аничковом дворце, в той самой зале, в которой - как рассказал Анатолий Федорович одному из своих друзей Александр III в грубых и резких выражениях высказал ему свое недовольство оправданием Веры Засулич. "А ныне, - говорит Кони, - в этой самой зале я читаю лекции собравшимся учителям, и весь порядок вещей, олицетворявшийся Александром Третьим, и основанный на нем "образ действий" канул, надеюсь, в вечность".
Кони делил свою сознательную жизнь на четыре периода. "До двадцати лет, - говорил он, - я был дурнем, с двадцати до сорока - молодость, от сорока до шестидесяти - творческий расцвет, ну а после этого - старость..."
Юмор не покидал его до конца дней. Ему трудно было добираться в университет с Надеждинской, где он прожил последнюю часть жизни. За ним присылали лошадь. Но вот бывшее конюшенное ведомство перевели в Москву, и ему пришлось отказаться от чтения университетского курса.
Но он и тут шутил: "Подумайте, лошади в Москве, а Кони - в Петрограде!"
Очень любил Анатолий Федорович рассказывать о встрече с одним из своих старших соратников по судебной реформе шестидесятых годов 90-летним Вилленбаховым.
Тот пожаловался, что вот в прошлом году поскользнулся у Исаакиевского собора, с тех пор почему-то "ножка стала пошаливать".
- Да, впрочем, мне ведь уже девять десятков. А вам сколько, Анатолий Федорович?
- Семьдесят пять, - ответил Кони.
- Завидный возраст! - вздохнул Вилленбахов.
Достижение Анатолием Федоровичем этого завидного возраста совпало с тяжелым 1919 годом. Пять лет спустя общество "Старый Петербург" скромно отметило его восьмидесятилетие, а через три года его не стало. К смерти Анатолий Федорович относился как истинный философ.
В связи с этим вспоминается еще один любимый его рассказ, которым он часто делился со своими слушателями.
Однажды острый приступ тяжелого недуга приковал Кони к постели. Он обратился за помощью к одному из своих друзей - врачу Н. Тот его внимательно выслушал, похмыкал и задумался. А вместо ответа на вопрос Кони, что же ожидает его дальше, приятель указал на стоптанные туфли у постели пациента и сделал рукой жест (Кони великолепно его имитировал), обозначавший полет и безбрежные воздушные просторы.
Но Кони не только пережил своего друга-эскулапа, но, по причудливому капризу судьбы, оказался его душеприказчиком. И вот, разбирая бумаги покойного, он наткнулся... на свой некролог, написанный доктором в тот самый день, когда он так деликатно сравнил сердце пациента с истрепанными туфлями. Врач только оставил место, чтобы проставить число: месяц кончины был заранее указан!
Кони до конца дней сохранил работоспособность и ясность мысли. На девятом десятке он вставал, как обычно, в 5 - 6 часов утра и садился за письменный стол. Работал без очков, прекрасно слышал. Днем иногда выступал, читал лекции. В хорошую погоду сидел в больничном садике напротив своего дома [Теперь на доме, где жил и умер А. Ф. Кони, установлена мемориальная доска]. Вечерами делал доклады, много читал [...] Жизнь Анатолия Федоровича может служить прекрасным примерам идеальной честности и бескомпромиссности, огромного трудолюбия, преданной любви к родной речи, к русской литературе, к нашему искусству, к человеку.
А книги его будут давать пищу уму еще многих и многих поколений читателей [...]
Г. К. Крыжицкий
Впервые опубликовано в журнале "Звезда" (1966. - Э 10).
С. 437. Крыжицкий К. Я. (1858 - 1911) - художник-пейзажист.
С. 438. Кугелъ А. Р. - театральный деятель.
Щегловатов И. Г. (1861 - 1918) - министр юстиции в 1906 - 1915 гг., крайний монархист-черносотенец.
С. 440. Котляревский Н. А. (1863 - 1925) - известный литературовед, академик.