Лев смыкает веки, стараясь прогнать от себя воспоминания о том страшном дне. Ему, как и Пивани, слишком больно. Юноша глубоко вздыхает, берёт себя в руки и снова открывает глаза.
— Да, я превратился в нечто ужасное. Я побывал в аду. Но я вернулся оттуда.
Губы Элины трогает улыбка.
— И теперь ты здесь.
— И теперь я здесь, — кивает Лев.
Однако он не имеет понятия, куда его занесёт завтра.
После заката Лев приходит в большую гостиную.
— Живой! — восклицает Коннор, увидев друга. Коннор неспокоен; однако, похоже, он уже не в таком напряжении, как раньше.
— Не ожидал?
— Не-а. Ты каждый раз как чёртик из табакерки.
Вместо форменной сорочки, которую Коннор стянул с полицейского, на нём теперь дизайнерская рубашка в арапачском стиле из домотканого полотна. Она ему очень идёт, и в то же время что-то здесь глубоко не так. Резервация и Коннор в мозгу Лева как-то не сочетаются.
— Мне нравится твой хвостик, — говорит Коннор, имея в виду причёску Лева.
Тот пожимает плечами:
— Да зарос вот... Но, может, я их так и оставлю.
— Не стоит, — возражает Коннор. — Я наврал. Терпеть не могу твой хвост.
Лев не может удержаться от смеха, и у него начинает ныть бок, отчего юноша болезненно морщится.
Подхватывая эстафету приветствий, к Леву смущённо подходит Кили. Когда Лев в последний раз видел мальчугана, тот был на голову ниже. Теперь они почти одного роста.
— Привет, Лев. Я рад, что ты вернулся, особенно — что в живом виде!
Кили ещё будет расти, а вот Леву это не грозит. Его рост остановился — такова плата зато, что он в своё время насытил свою кровь жидкой взрывчаткой.
Пивани тоже здесь, готовит обед, жаркое из свежего мяса — наверняка сам добыл на охоте сегодня. Его приветствие, поначалу сдержанное, заканчивается таким крепким объятием, что Леву больно, но он не подаёт виду.
И только Грейс держится в сторонке. Даже после их отчаянной поездки в угнанном автомобиле она не может решить, как ей держаться с Левом. Она заговаривает с ним только после того, как все расселись за обеденным столом.
— Так ты точно не взорвёшься?
В наступившем неловком молчании раздаётся голос Кили:
— По правде, мне тоже интересно.
Лев делает огромные глаза.
— А вот возьму и... — зловеще произносит он, выжидает пару секунд и вскрикивает: — БУУМ!
Все подскакивают, а Грейс — выше всех. Она заляпывает соседей по столу соусом и выпаливает целый залп ругательств, отчего все присутствующие катятся со смеху.
После обеда все расходятся по своим делам, и Коннор с Левом остаются одни.
— Слушай, так что всё это значит? — тихо спрашивает Коннор. — Откуда ты знаешь всех этих людей?
Лев глубоко вздыхает. Коннор заслуживает объяснений, хотя Леву и не очень хочется в них пускаться.
— Я побывал здесь до того, как пришёл на Кладбище. Они приютили меня на некоторое время. Почти приняли в племя. Почти. Всё испортили проклятые орган-пираты. Они напали на нас, когда мы были в походе в лесу, и сын Элины...
— Уил?
— Да, Уил. Он предложил себя в обмен на жизни остальных.
Коннор в недоумении.
— С каких это пор орган-пираты вступают в переговоры?
— Им нужно было что-то необыкновенное. А Уил был очень даже необыкновенным. В жизни не слыхал, чтобы кто-то так играл на гитаре, как он. Заполучив его, пираты махнули рукой на остальных. Ну и вот, я тоже был там, к тому же я чужак, пришлый, вот меня и сделали козлом отпущения. После этого я не мог больше здесь оставаться.
Коннор кивает и не выспрашивает подробностей. Вместо этого он смотрит в окно. Снаружи совсем стемнело, видны лишь огни домов на той стороне расщелины.
— Тебе бы лучше не привыкать к здешней жизни, — предупреждает Коннор.
— Я уже привык, — отвечает Лев и уходит, прежде чем Коннор успевает сказать что-то ещё.
В доме на склоне ущелья много места. Правда, личные спаленки малы, зато их много и все они выходят в большой зал, служащий одновременно и гостиной, и столовой, и кухней. Из какого-то мрачного любопытства Лев заглядывает в комнату Уила. Он полагает, что она сохраняется в том состоянии, в каком была при жизни хозяина — но нет. Однако и заново её тоже не обставили. Комната Уила пуста — ни мебели, ни украшений. Лишь голые каменные стены.
— Ничьей ноги больше не будет в этой комнате, — заявляет Элина Леву. — Во всяком случае, пока я жива.