— Ах ты шёртова шука! — орёт он.
Бугай от боли может только бессловесно мычать. Номер Три соображает, что настал его черёд, и уносит ноги.
Но у Зачётного Кретина, как выясняется, есть в запасе весьма неприятные новости. Он выхватывает нож и замахивается на жертву. Стоит ему достать Рису — и ей конец.
Девушка подставляет под удар рюкзак; вжик! — и нож рассекает его. Бандит замахивается снова; нож рассекает воздух в опасной близости от лица Рисы. И тут она слышит:
— Давай сюда! Быстро!
Из задней двери какой-то лавки выглядывает женская голова. Риса, не колеблясь, влетает внутрь, и женщина спешит закрыть за ней дверь. У неё почти получается, но Кретин успевает сунуть в проём руку — и женщина со всей силы припечатывает её дверной створкой. Отморозок вопит. Риса бросается плечом на дверь. Удар! — и отморозок вопит ещё громче. Риса чуть отпускает дверь, Кретин выдёргивает враз опухшие пальцы, после чего девушка захлопывает дверь наглухо, а хозяйка поворачивает ключ в замке.
С той стороны двери на них обрушивается поток грязной ругани. Постепенно он затихает вдали — Кретин и Бугай, не переставая сыпать проклятиями и обещаниями страшно отомстить, ковыляют прочь.
Только теперь Риса всматривается в свою спасительницу. Это женщина средних лет, пытающаяся скрыть морщинки под слоем макияжа. Высокая причёска. Добрые глаза.
— Ты в порядке, детка?
— Да, со мной всё хорошо. А вот рюкзак, кажется, погиб смертью храбрых.
Женщина бросает быстрый взгляд на упомянутый предмет.
— Панды и сердечки? Детка, пусть твой рюкзак скажет спасибо, что его мучениям положен конец.
Риса улыбается, а женщина вдруг задерживает на ней взгляд чуть дольше, чем положено. Риса может с точностью до секунды определить момент узнавания. Её спасительница знает, кого спасла, но пока помалкивает на этот счёт.
— Оставайся здесь, пока мы точно не убедимся, что они убрались.
— Спасибо.
Следует пауза — и женщина не выдерживает:
— Наверно, мне следовало бы попросить у тебя автограф?..
— Лучше не надо, — вздыхает Риса.
Женщина лукаво улыбается:
— Понимаешь, поскольку я не собираюсь сдавать тебя властям за вознаграждение, то у меня возникла мысль когда-нибудь торгануть твоим автографом. Наверняка за него много бы дали.
Риса отвечает ей с такой же улыбкой:
— Вы имеете в виду — после моей смерти?
— Ну... что было хорошо для Ван-Гога...
Риса смеётся, и страх, владевший ею несколько минут назад, уходит. Правда, приток адреналина, от которого всё ещё зудят пальцы, пока не иссяк. Чтобы привыкнуть к безопасности, телу требуется больше времени, чем сознанию.
— Вы уверены, что все двери на запоре?
— Детка, тех парней давно и след простыл. Поплелись зализывать раны и лечить уязвлённое самолюбие. Успокойся, если они вздумают вернуться, внутрь им не проникнуть.
— Вот по таким, как они, судят обо всех подростках!
Женщина отмахивается:
— Подонки встречаются в любой возрастной категории. Уж поверь мне, я перевидала их достаточно. Молодых негодяев расплетают, а что толку? На их место тут же водворяются новые.
Риса внимательно присматривается к своей спасительнице, но ту не так-то просто раскусить.
— Так вы... против расплетения?
— Я против решений, которые хуже самих проблем. Знаешь, как те старухи, что красят волосы в иссиня-чёрный цвет, чтобы замаскировать седину.
Риса окидывает взглядом помещение и сразу понимает, почему его хозяйка привела такое сравнение. Они находятся в задней комнате парикмахерской, оборудованной по старинке — с огромными сушилками для волос и чёрными раковинами с выемками для шеи. Хозяйка представляется: Одри, владелица салона «Блондинки и болонки» — заведения для клиентов, которые ни за какие блага в жизни не согласны расстаться со своими любимицами и таскают их с собой повсюду.
— Ты не поверишь, какие суммы эти чудачки согласны платить за стрижку и укладку, лишь бы их разлюбезной чихуахуа было позволено сидеть у них на коленях.
Одри окидывает Рису оценивающим взглядом, словно потенциальную клиентку.
— А знаешь, хоть мы сейчас и закрыты, но я не прочь поработать сверхурочно. Кажется, тебе не помешали бы кое-какие перемены во внешности.
— Спасибо, — отвечает Риса, — но я себе и такая нравлюсь.
Одри хмурится.
— А я-то думала, что у тебя инстинкт самосохранения помощнее!