По душам поговорить, уже выплакавшей все слёзы, Мониной кобыле было не с кем, кроме Женьки, такой заботливой и понимающей. Она всегда была готова выслушать и поддержать. Однако, с другой стороны, она, как танк, продавливла одну мысль — Моня это злодей, от которого помимо горя и бед ничего не дождёшься. Бедная овечка покорно верила матёрой волчице, ведь, во-первых Женька была её старше на 5 лет, а во-вторых, как было сказано, умела она внушать и навязывать свою позицию. И таким образом, на очередной встрече, определив, что уже можно бить в лоб, Женя шёпотом сделала страшное признание. Она объяснила почему так скоропостижно ретировалась с Монькиной хаты — оказывается Моня хотел её мочкануть. Просто так, чтоб глаза не мозолила. Её, якобы, пожалел один из его друзей и раскрыл чудовищный замысел. Заодно он прибавил, что на родине Моню уже судили за убийство, но его отмазали родители.
Насмерть запуганная девчонка задрожала, как осиновый лист, потому как недавно Моня, штудируя свои конспекты, в сердцах обронил, что если она сейчас же не перестанет мельтешить перед глазами, он оторвёт ей башку. У него была такая особенность — когда его что-то роаздражало, то раздражающему фактору он грозил самой что ни на есть иезуитской расправой. И после того Женькиного признания, эта идиотка стала принимать Монины угрозы за чистую монету. У неё конкретно поехала психика — она стала опасаться его присутствия как чёрт ладана. Она избегала лишней встречи с ним дома и старалась оставаться ночевать у родителей.
Попросив у отца денег, она отбыла к Женьке в гости, где последняя и предложила выход из положения. Естественно, подруга Мони поначалу всерьёз воспротивилась такому раскладу и даже не хотела про убийство ничего слышать. Но, Женька, напирая, сумела ей внушить, что рано или поздно Моня всё-таки исполнит свои обещания и зашибёт или удавит беднягу-страдалицу. Ведь он уже не раз поднимал на неё руку — хотя он просто в шутку мог иногда провести псевдо-захват или легко заломить руку. В конце концов, ей удалось убедить девчонку в неизбежности ликвидации ненавистного кобеля и они стали думать, как это лучше сделать.
Сами-то они, конечно, лично никогда бы на мокруху не отважились. Поэтому стали искать исполнителей. Благо, у Монькиной кобылы ещё со школы остались отмороженные корифаны — аборигены. Она сама была недалёкого ума и друзья у неё были соответствующие. За три штуки они согласились расстрелять беднягу Моню. Женька взяла в банке кредит, якобы под машину, и переправила бабки на счёт второй бестии. Отдав две лепёхи в задаток, она указала, где Моня живёт и снабдила стрелков его фотографией.
Решили сделать дело в пятницу. Краля собралась с утра в универ и на всякий случай подошла к припаркованной машине и напомнила негритятам о предстоящим событии. Те её отогнали, мол, сами с усами. С собой они взяли автомат и запаслись парой пехотных гранат. Потом, кстати, они так и не смогли объяснить, зачем их притащили. Им было известно, что где-то часов в восемь, Моня должен оправиться в суд. Но, для храбрости, они по жостеру раскурились какой-то дьявольской махоркой и их тотчас срубило. Очнулись они только в девять часов, ну и чтоб драхмы не пропали, обстреляли весь дом и на верняка швырнули в окно обе гранаты.
Аборигенов взяли через пару часов после Мониной подруги. Они тоже во всём признались, только вину валили друг на друга, типа стрелял не я, а он. Также, благодаря им, стало известно, что девки готовили и второе покушение. Аборигены должны были теперь в упор застрелить многострадального Моню, подкараулив его на автобусной остановке. И что они со дня на день хотели прийти и написать явку с повинной. Но деваха факт повторного покушения упорно отрицала и доказать его не удалось, несмотря на запись, сделанную Метисом. Короче, в итоге хлопцам напаяли по 15 лет, а дуре этой слабовольной десятку влепили. Но что самое обидное — Женьку так и не нашли. Она соскочила в Россию, видимо, обратно к себе в деревню. Не успели её за жопу взять. А жаль. Мало ли чего ей опять в голову взбредёт и вдруг она снова решится на крайние меры. И кто по всей строгости ответит за искалеченную душу бедолаги Мони?