— Давай не будем на эту тему.
— Давай не будем. Ты счастлив?
— В существующих рамках.
— Ну и?
— У Кадахи было кое-какое бабло. Я потратил почти все на урну.
— Я могу занять денег у мамы.
— Слышать об этом не хочу.
— Но у Уильяма с деньгами нормально.
— Уильям удовлетворяет.
— Я серьезно.
— Не сомневаюсь. Может, мне вообще к ним переехать?
— Я спрошу.
— Я шучу.
— А я нет. Папа, ты очень болен. Рядом с тобой должны быть люди.
— А ты? Я думал, ты обо мне позаботишься.
— У меня сейчас жуткий переходный период. Не думаю, что от моего присутствия кому-нибудь станет лучше. Мне нужно пространство, чтобы обдумать все.
— Что обдумать?
— Мою к тебе ненависть.
— Ты меня ненавидишь?
— Я этого не говорила, — ответила моя дочь, ковырнув свою оспину.
Я всю ночь не спал, сидел, пил водку Кадахи и смотрел его видеокассеты. Пальба, перестрелки, дуэли под палящим солнцем. Пыль и удел границы. Никаких переходных периодов или пространств. И ничего не надо обдумывать. Выхватывай. Щелчок кожи… Рукоять сама ложится в руку. Кадахи верил в такую ясность.
А я не мог себя заставить.
Когда родилась Фиона, я очень беспокоился о счетах, о моих отцовских недостатках и потенциальной узурпации, заметных в блеске глаз моей жены.
— Ты везунчик, — говорил Кадахи.
Когда меня назначили руководителем отдела, я стал скрытным и подозрительным и в каждой встрече выискивал предвестия неповиновения.
— Расслабься, — говорил Кадахи. — Ты уже победил.
Когда Мариса ушла от меня, Кадахи пил за избавление от нее. Потом надрался и признался, что любил ее и даже один раз лизнул в ухо. Это было на День Благодарения, когда она ковыряла ямс вилкой.
— А еще она вертела передо мной задницей, хоть и в малых количествах, — сказал он.
Честно говоря, я все это знал, но дал ему исповедаться и простил. Прощение, как и грех, судя по всему, — лишь следствие сокращения выбора. Черт, это было только ухо, всего лишь задница, да и Кадахи не Уильям, как ни верти.
Этот вечер признаний закончился пьяными объятиями на бульваре, под фонарем. Может, в тот момент мы оба думали о своих отцах.
Это мы никогда не обсуждали.
И теперь я оплакивал нас обоих, оплакивал крупными водочными слезами. Я надел спортивный костюм Кадахи — наряд для разминок в Валгалле — и уснул, когда в телике бородатый мужик тянул фитиль динамитной шашки, чтобы взорвать рудник.
— Они у меня получат, — хихикал мужик.
Мне снилось, что я — преподаватель актерского мастерства на этом киношном руднике.
— Нет, ты должен действительно хихикать, — говорил я бородатому мужику.
А потом мне снилось, что мое тело превратилось в какую-то пещеру. Непарные шелкопряды сотнями летали в моем обсидиановом животе, их крылья щекотали мое каменное горло тучей пыли.
Двойник Кадахи из моего сна шел по черным лужам и кучам гуано во мне. У него была золотая зажигалка «Зиппо» и мамин баллон с лаком «Воло-Сеть». Из рук Кадахи рвались брызги пламени.
— Успокойся, — сказал Кадахи. — Ты уже покойник.
Я проснулся и потянулся к стакану с водой. Подставка под ним покоробилась и выцвела — цветок из провала во времени.
Ты в числе неудачников?
Я в их числе?
Я зачислен.
Я сразу же набрал цифры.
КЛАСС № 3
Водитель микроавтобуса сказал, что его зовут Олд Голд.[6] Волосатый парень с большими корявыми руками. Казалось, что эти руки ему приделали специально для нашей поездки. Фургончик тоже, судя по всему, латали на коленке. Разные двери, купленная на уличной распродаже решетка радиатора, липкий слой серой краски. Вместо сидений привинчены кресла, вроде самолетных. Вот, пожалуй, и все. Стопки одеял, ящики из-под клементинов. Пол местами прогнил: глядя под ноги, вполне можно было рассмотреть кусочки дороги.
— Спасибо, что подвозите, — сказал я.
Олд Голд промолчал и направил машину в пасть тоннеля. Эта древняя канализация под рекой всегда меня нервировала. Слишком большая скорость для любителя нор. Никакой теплой грязи. Мне не хватало спокойствия верхнего уровня, хотелось, чтобы нас выплюнуло на поверхность, к воздуху, загородным просторам, маленьким городкам. Фургон трясся по тоннелю, облицованному засаленной плиткой. Землеройки — вот кто это строит. Я смотрел передачу по историческому каналу. Некоторых погребло под обвалившимися стенами вместе с бутербродами с болонской колбасой. Прогресс, преступление. Прогресс, премьера по кабельному.