— Помнишь, когда мы продиагностировали тебя в первый раз? — спросил Философ.
— Конечно.
— Дни зеленой юности.
Это было время благодарственных подношений, воспоминаний, прощаний, пожеланий удачи.
Уильям Удовлетворитель жаждал отпущения грехов.
— То, что произошло между нами с Марисой, — мы знаем, как много боли мы тебе причинили. Очень трагично, когда счастье одних причиняет другим страдания.
— Все нормально.
— Мы счастливы, — сказал он.
— Я знаю.
— Но тебе от этого больно.
— Да, больно.
— Вот-вот, — сказал он, — я просто хотел удостовериться.
Философ и Механик сказали, что это может произойти в любой день. Нет никакой возможности рассчитать. По их расчетам выходило, что никаких расчетов быть не может. А я — я был в прекрасном настроении, боль медленно угасала, в венах — новые ощущения, где-то в глубине ползала жизнь. Люди будут разочарованы. Я начал понемножку трепетать ресницами, оттачивать ослабшую хватку, бормотать загадочные фразы, перемешанные с обрывками моей крошечной истории: детский лепет в духе бреда Голландца Шульца[28] и бойни в гнездах на березах.
— Кадахи, — говорил я, — не жги их, они же бабочки!.. Кто здесь штурман? Я штурман. Я раздатчик закуски. Я ваша закусочная мамочка… Некоторые компании делают мощные компьютеры, мы делаем мощных людей… Возможно, самый превалирующий троп в противопожарной литературе — это понятие зоны перегруппировки. Скопления семей в местах, достаточно дистанцированных от крупных очагов возгораний для предотвращения опадения или обугливания способности к формированию и восприятию идеи семейной жизни… В дни безбрежных просторов можно получить безбрежные просторы. Одно радио равно всему радио нации. Я слышал хихиканье липучки «Велкро». Грейпфрутовые мозги Нэпертона, мое малолетство. Подлинное ничтожество. Рени, Рени, мой ручеек…
— Уже недолго осталось, — сообщил Механик.
— Это все что — прикол такой?
Фиона тихонько спела мне нашу муравьедскую песенку:
На самом деле это больше напоминало мелодекламацию.
— Папочка? — сказала Фиона.
— Да, милая?
— Помнишь, когда я по-настоящему серьезно заболела, ты бегал по улицам со мной на руках?
— Моя куколка-доченька.
— Чего?
— Помню.
— Как ты думаешь, высокая температура не дала никаких осложнений на мозг?
— Чего?
— Иногда мне кажется, что я не такая умная, как надо.
— Ты почти гений, Фиона.
— И вот с этими почти мне приходится жить каждый день моей жизни.
— Прости, детка, но мне кажется, что у тебя все хорошо.
— Папочка, когда ты умрешь, я на тебя так, блядь, разозлюсь. Знаешь, да? Таков механизм беды или типа того, но я собираюсь по-настоящему ненавидеть твои долбаные потроха еще какое-то время. И не справлюсь с этим еще очень долго. Лема я уже предупредила. Он не против. Лем удивительный, папочка. Большое спасибо, что ты привел его ко мне. Он как астронавт внутреннего космоса. Он дрейфует по дальнему космосу своего сознания, как никто другой из всех, с кем я была раньше. Папочка, ты же понимаешь, что я имею в виду, когда говорю «с кем я была»? То есть, конечно, ты понимаешь. Но с эвфемизмами еще такая штука.
Большинство их стоит понимать буквально. Ха! Забавно. Но я вот о чем, папочка: ты когда-нибудь представлял меня с кем-нибудь? Я знаю, что у отцов с дочерьми должна быть такая связь, то есть я знаю, что у них она есть, даже когда мне было отчужденнее некуда, и меня нужно было запирать за это в Школе, — даже тогда я чувствовала эту связь, папочка, и я думаю, мы достаточно взрослые люди, чтобы допустить в данной связи наличие сексуального аспекта, папочка, но дальше этого места люди не заходят, правда? Очевидно, по вполне разумным причинам. Но ты в самом деле когда-нибудь представлял себе это? Например, как мне лижут киску, а? Или крутят сиськи? А раком? А потеребить клитор? Представлял, папочка? Какие-нибудь из этих чудесных картинок проносились перед окошком скафандра твоего внутреннего астронавта? Я на коленках, а в воздухе надо мной, как волосатый цветок, — чей-то большой хуй, чей-то огромный безымянный инструмент для ебли, который протискивается в мою тугую влажную, почти-гениального-калибра пизденку, а я стону и сопротивляюсь, стону и сопротивляюсь…
28
Голландец Шульц — кличка известного американского гангстера и бутлегера Артура Флегенхаймера (1902–1935), застреленного конкурентами. Его предсмертный бред стал одним из самых широко и разнообразно трактуемых спонтанных текстов XX века.