Глава тринадцатая
Странное дело: в гражданскую войну не было, казалось, ненавистнее имени, чем Деникин. Попадись он под красноармейскую шашку или пулю!.. А сейчас, сидя в потертом кресле перед столом, заваленным книгами и ворохами листков, наблюдая за стариком в шлафроке, с серой неряшливой бороденкой, Путко не испытывал к хозяину кабинета никакого иного чувства, кроме любопытства.
И этот-то старик — грозный генерал, главнокомандующий вооруженными силами Юга белой России; это он в памятном июне девятнадцатого, в Царицыне, дал директиву: «Имея конечной целью захват сердца России — Москвы, приказываю…»; это его повелениями и от его имени вершилось столько кровавых дел!.. После позорного своего поражения в походе на Москву, а затем и на Юге он отбыл из Крыма на английском крейсере в Европу. А после войны, сняв мундир с эполетами и ордена, отошел от эмигрантского генералитета, уединился в своей маленькой парижской квартире, появлялся на людях лишь в дни панихид по почившим ветеранам. Он не примкнул ни к николаевцам, ни к кирилловцам, отказался дать свое имя какой-либо, иной группе, отверг приглашение принять участие и в монархическом зарубежном съезде.
Он писал. Издал мемуары «Очерки русской смуты», страницы которых не могли скрыть его впрямую невысказанного желания не только оправдаться перед историей, но и возвеличить свою роль в ней и ко мере сил задним числом унизить противников — не красных, а из своего стана, таких, как барон Петр Врангель, которому после многочисленных своих неудач он вынужден был под нажимом союзников передать командование белой армией. Мемуары мало что добавили в исторические запасники, однако в эмигрантской среде вызвали запальчивую полемику. Однако в офицерских кругах, особенно вне Парижа, его имя осталось почитаемым. Это и привело Антона, следовавшего указаниям Берзина, в кабинет отставного главнокомандующего.
Профессору Милюкову не составило труда посодействовать их встрече: старика почему-то тронуло и разом расположило то, что гость — его тезка.
— Антон!.. — посмаковал Деникин имя гостя, пожимая сухой маленькой рукой руку Путко и приглашая следовать по заставленному сундуками коридору в кабинет. — Доброе русское имя, исходящее от христианского святого Антония Фивского, жившего не чрева своего ради, не так ли, сударь?
И в усложненной фразе, в тягучем, с хрипотцой, голосе не улавливалось ничего от манер кадрового военного.
Но разговор в кабинете Деникин начал с того, что, прицелив поверх очков дальнозоркий взгляд, настойчиво полюбопытствовал: кто его гость да откуда и какими судьбами оказался в Париже.
— Крым — Константинополь — Бизерта, — пунктирно, в соответствии с легендой, прочертил свой путь подполковник. — С Черноморской эскадрой, на борту «Грозного».
— Того самого? — оживился Антон Иванович.
Услышанное порадовало его чрезвычайно. Причиной тому было следующее: в ноябре двадцатого года, когда остатки белой армии эвакуировались из Крыма, барон Врангель увел с собой в Константинополь, под конвоем кораблей Антанты, всю российскую Черноморскую эскадру, более ста тридцати вымпелов. По прибытии флота в Турцию экипажи были заменены, рядовых и многих офицеров, списали на берег, опасаясь, что на корабли проникла «большевистская зараза». Уже новые команды перевели эскадру в тунисский порт Бизерту и отдали под контроль французских военных властей. И эти экипажи были списаны, заключены в специальные лагеря, мало отличавшиеся от лагерей для военнопленных. Французское же правительство начало распродавать корабли, якобы для покрытия расходов на содержание остальной эскадры. Русские офицеры возмутились и в знак протеста на виду у Бизерты затопили канонерскую лодку «Грозный». Деникину история эта пришлась по вкусу тем, что напомнила о нерачительности барона Врангеля, поступившегося русским военным имуществом, и еще об одном примере двурушничества союзницы по Антанте.
Генерал полюбопытствовал также, где воевал Путко в мировую и гражданскую войны. Мировую Антон провел на батарее на Юго-Западном фронте, у Брусилова, и на Северном, у генерала Рузского. Что же касается гражданской, он назвал Дон, Кубань, Екатеринодар и Каховку, умолчав лишь, что действовал на этих направлениях как раз против деникинских войск. И с полным чистосердечием признался, что ныне не принадлежит ни к одному из великокняжеских кланов.