— Ишь ты!.. А сколько положишь? — полюбопытствовал Мульча, но заманчивое предложение отклонил: — Не златого тельца ради сюда пожаловал! По службе забот невпроворот! А кормлюсь от кирилловского фонда.
Переход белой оплачиваемой верхушки с николаевского на кирилловский фонд произошел потому, что в начале января двадцать девятого года престарелый Николай Николаевич почил в бозе — и тем положил конец великокняжеской междоусобице в борьбе за призрачную царскую корону; единственным претендентом на нее остался «блюститель российского престола» Кирилл.
— Тогда посоветуйте, кого из надежных взять.
— Это могу. — Мульча ненадолго задумался. — Есть под рукой один. Из наших. Прошел и Крым, и рым. Не обмишурит.
Каково же было удивление Путко, когда на следующий день перед ним предстал присланный штаб-ротмистром Константин Костырев-Карачинский!.. В конце шестнадцатого — начале семнадцатого года они оказались в одной палате петроградского лазарета: Антон, отравленный газами и раненный в ноги, рубака-есаул Шалый и прапорщик Костырев-Карачинский, которого почему-то называли Катей, — юноша едва появился на передовой, как получил заряд свинца в ягодицу. Помнится, они расстались тогда по-приятельски. Катю выписали как раз в канун Февральской революции. Потом они мельком встретились в Москве, на Государственном совещании в Большом театре, когда там происходила «коронация контрреволюции»; Путко был на совещании делегатом от комитета Двенадцатой армии Северного фронта, а на самом деле — тайным посланцем большевиков, наблюдавшим за происходящим. Уже в конце августа семнадцатого он по заданию Дзержинского участвовал в аресте провокаторов, засланных штабом Корнилова в Питер для организации вооруженных выступлений в столице в момент подхода корниловских войск. Среди тех, кого арестовал Путко, оказался есаул Шалый. Есаулу удалось тогда бежать. Не встречался ли он потом с Катей, не рассказал ли ему?.. Вероятность подобного совпадения была ничтожной. А все же была.
Антон предусматривал возможность того, что на эмигрантских дорогах встретит кого-либо из давних знакомцев. Могло случиться — даже тех, кто видел его на посту начдива или начальника артиллерии корпуса РККА. Такая встреча означала бы провал. Но за все годы гражданской никто из командиров тех частей, где он служил, не переметнулся на сторону врага; в красноармейских газетах фамилии его не называли, фотографии не печатали. Ну а после войны — учеба, а потом — и «легенда»… И все же любое обстоятельство не предусмотришь; всех, кто знал тебя или просто видел, не перечтешь. Парижские годы судьба миловала его от нежданных встреч. Первая такая встреча — с Костыревым-Карачинским. Что известно ему об истинном прошлом Антона?.. Он испытывал беспокойство. Срабатывает интуиция разведчика?..
— Вот это да! — Катя распростер руки для объятий. — Вот так сюрприз!
Чтобы произвести впечатление, он заявился в контору «Лотоса» как на парад: мундир, эполеты, ордена. На рукаве нашивка — в щите российская монархическая трехцветка. Заматерел! Не розовощекий восторженный доброволец, сынок любвеобильных родителей… Тесный френч распирают налитые плечи, в щетке усов над губой проседь, глаза в красных прожилках, выцветшие зрачки. А орденов нахватал! Даже удостоился знака корниловского ледового похода: меча в обрамлении тернового венца.
— Понежили мы тогда свои задницы в лазарете! — напомнил Катя об их давнем общем, чтобы, видать, расположить, своего работодателя. Но мысль о минувшем вернула его к чему-то, он насупил брови.
— Тебя-то где носило эти годы? — не давая ему сосредоточиться, спросил Путко. — Вижу, навоевался.
— Всласть! Как пошел с Корниловым на Питер еще при Керенском, так…
Снова Антону почудилось, что Костырев-Карачинский ищет ускользающую, опасную зацепку.
— А сюда-то какими ветрами занесло?
— Сволочи англичане: когда отошли мы из Крыма, законопатили нас, всю дивизию, на остров Лемнос, за колючую проволоку. Остров необитаемый, без пресной воды, голые камни и песок. С-союзнички, мать их!.. «Казачьим кладбищем» нарекли мы тот остров. Потом вывезли нас в Египет — тоже в пустыню. Едва ноги оттуда унес. И вот уже пять годков здесь обретаюсь. У генералиссимуса служил. У сынка его начал. Да вот — засветило! Теперь бы временно, до больших дел, перебиться. — Понимающе поглядел на Путко: — И вы, полагаю, временно в «шпаках», господин подполковник?