— Вы неплохо справились с первой инспекционной поездкой. Сейчас адмирал спешно дооборудует плавсредства своей флотилии артиллерийскими установками. Необходима ваша помощь. — Сделал паузу. — Прислуга у орудий китайская, но большинство офицеров — русские.
«Ага, ублажает меня!.. Надо не сразу соглашаться…»
— Разрешите подумать, господин генерал? Мои коммерческие дела… Я должен снова связаться с Шанхаем: я лишь представитель фирмы, а не владелец ее.
— В такой момент ставить выше интересы какой-то фирмы! — вспылил Дитерихс. — Да вы понимаете!..
— Слушаюсь! — вытянулся в струнку подполковник. — Согласен выехать немедленно, господин генерал!
— Вот это ответ, достойный русского офицера.
«Значит, действительно что-то готовится, раз они так спешат».
В Фугдине, куда Путко приехал, совершив двухсуточное путешествие на пароходе вниз по Сунгари, на причале его ждал легковой автомобиль под флажком самого командующего флотилией.
У входа в штаб флотилии рослый синьцзянец в форме военного моряка, протяжно выдохнув: «Чи-ик чок!», взял винтовку на караул.
Глава десятая
«Дорогой брат Федор!
Пишет тебе твой брат-краснофлотец Алексей.
Тут такие громадные истории, у меня все в голове ходуном ходит, будто шатун в механизме.
Первая история — оказывается, наш отец не какой иной, как герой гражданской войны, краснознаменец! А мы по сему сыны краснознаменца! Расскажу все по порядку. К нам на монитор прибывал сам командарм товарищ Блюхер и, проходя по кораблю, разговаривал со мной, вот те крест, не вру, и спросил, какая моя фамилия, а когда услыхал, сказал, что с ним воевал убитый боец-герой Арефьев Гаврила Иванович и что он после смерти наградил этого бойца, нашего отца, за великие геройства орденом. А когда я сказал, что наш батя совсем не убитый, а живой, товарищ командарм Блюхер все точно записал в свою книжку красную и адрес Ладышей тоже, и сказал, что бате обязательно выдадут орден! Так что теперь батя будет первый человек в Ладышах, куда до него всем Сергутиным и Чубриковым, тем паче, что они мироеды-кулаки, а наш батя герой войны! Блюхер Василий Константиныч такой серьезный, а сам простой, как наш школьный учитель в Ладышах Сергей Ионыч. Я поначалу оробел, но потом так получилось, будто с батей разговаривал. Он как на портретах, только красивей, глаза серые, брови темные и кустистые, и глядит прямо и открыто, и совсем не подумаешь, что это сам знаменитый командарм. Блюхер сказал: «Гордись, краснофлотец! Ты сын краснознаменца, настоящего героя!» О тебе, брат Федор, особого разговору не было, но коль я сын, значит, и ты тоже, хотя не краснофлотец, а червонноказачий кавалерист. Так что с нас обоих теперь новый спрос. Еще товарищ командарм Блюхер сказал, что я могу учиться на красного командира, и меня пошлют в Кронштадт, а командующий флотилией товарищ Озолин записал. Кронштадт это самая главная крепость на Балтийском море под городом Ленинградом, на настоящем море. Я как рассказал Вере, ну, которая сестра милосердная и «красная косынка», так она аж ахнула и другими глазами поглядела, а как, словами не написать. Ее отец тут, оказывается, командиром бронекатера «Барс», я и не ведал, а раньше он служил на Балтийском море и Вера жила как раз в Кронштадте и говорит, что нету на всей земле красивей места, ничего бы она не пожелала так, чтобы туда вернуться. И еще сказала, что ее мечта жизни стать врачом и верной женой краснофлотского командира, его боевой подругой. Эх, брат Федор, так у меня все запутывается и на душе колобродит, что хоть вой, хоть пой!..
А другая история такая, что к белокитайцам попал в плен наш товарищ-краснофлотец Валя Жуков, я его хорошо знал еще по учебному батальону, он у нас первый силач был, двухпудовик сорок три раза выжимал и на спор мог кулаком гвоздь в доску заколачивать, такой здоровяк был. Попал он по своей оплошности: нес вахту на палубе, сел и заснул, когда железный закон моряка — на вахте ни на момент не садиться, а только ходить и стоять. Но он нес «собачью вахту», после полуночи, поддался желанию отдохнуть, ну и сел. А тут волной его, и смыло. Как окунулся, так сразу прозрел, да не сообразил, где какой берег, выгреб на китайский, тут его и сцапали. И начали так пытать-мучить, что просто ужас. И кололи, и ломали, и жгли огнем, а когда изувечили, на наш берег выбросили. Он говорил, что ничего врагу не выдал, ни одной военной тайны. Но его так замучили, что он стал весом с малое дитя, а на вид совсем дряхлым стариком и уже не жильцом на этом свете. К нам на базу привезли его мать, да он не дождался последнего свидания, помер. Вера была при нем в лазарете сестрой милосердия и рассказывает, что это такой страшный ужас, что словами не передать. На базе был траурный митинг, и многие выступали с гневными речами. Такая у нас ярость и ненависть к подлым врагам, что хоть сейчас готовы в бой, чтобы отомстить империалистам за нашего замученного товарища. Теперь мы собственными глазами увидели, какие враги, и поэтому должны еще сильней крепить нашу оборону и боеготовность!