Если прикинуть, не тяжела каждая из работ: в лесу он какие деревья рубил-пилил, какие бревна ворочал! Но там сам своему времени хозяин: когда поднатужишься, а когда и шабаш. А тут даже перекур по команде.
В перекуры боцман поучал:
— Поменьше думайте о доме, о девках. Не послабляйте себя. Страна переживает угрозу военной опасности, некогда ныть и скучать, понятно?
Или:
— Все разъяснения флотской жизни спрашивайте у меня: до производства в экипаж на корабль я для вас заместо отца родного.
Сбивала с толку непонятные, ни с чем в прошлом не связывавшиеся слова. В казарме повесили на фанере, в рамке, красиво разрисованный лист: «ВОНЗАЙ САМОКРИТИКУ! Стенгазета учебного батальона Базы ДВВФ». Первая в стенгазете заметка называлась «На фарватер соцсоревнования». Русскими словами. Но что такое: «фарватер» и «соцсоревнование»?.. А в столбце: «Вобьем осиновый кол в бациллу бюрократизма», «подберем хвосты», «встанем на правильные классовые позиции», «каждый должен перевариться в котле коллективизма»… Осиновый кол… подобрать… встать… Но при чем тут хвосты?..
Непонятное сыпалось со всех сторон. Отсчитывал часы колокол, а оказывалось, что то «бьют склянки», и брага — не питье, что варили в их деревне к праздникам, а всего-навсего веревка; бушлат назывался робой, отхожее место — гальюном… Арефьева уязвляло, что остальные парни, приехавшие в одном эшелоне с ним, такие же стриженые, ушастые, в этих самых новых робах, понимали тарабарский язык и уже свободно говорили на нем:
— Ша и ре!
— Полундра!
— Огребай правичка!..
С каждым днем прибавлялось разных занятий и становилось труднее. А отцовским «мо-орем» в его краснофлотской жизни и не пахло: синие просторы с белыми кружевами волн он видел только на картинах, они висели на стенах в коридорах. Амур, совсем неширокий, спокойно нес коричневую воду и лишь рябил на солнце — и серые невзрачные корабли жались к берегу далеко внизу, в затоне.
Алексей смотрел на бравых военморов — маршировали они тесными шеренгами рубя шаг, резко взмахивая руками, будто соединенными веревкой, и горланили: «Ты не плачь, моя Маруся, к тебе я скоро возвращуся!» или «Винтовочка, бей, бей!», будто им была легка и интересна такая флотская служба, — смотрел и думал: почему же развеялась радость первого дня и на душе так хмуро?..
Глава седьмая
Чуть свет трезвонил будильник. Антон просыпался. Целовал Ольгу. Начинал тормошить ее. Она сердилась. Закутываясь в одеяло, оттягивала минуту, когда надо вставать.
Он включал на полную громкость репродуктор. Начинал подпрыгивать, делать зарядку.
Она зарядку не любила. Вставала сонная, теплая. Шла в ванную. Потом доносилось бренчание с кухни — она постепенно втягивалась в дневной ритм.
Как-то призналась:
— О-ох, хорошо быть мужней женой… Чтобы тебя тормошили и понуждали… Вот такие мы, оказывается, самые рассамостоятельные бабы…
Вместе завтракали. Пока он, подвязавшись ее передником, мыл посуду, она «наводила кандибобер» — и объявлялась уже модная, причесанная, неуловимо подкрашенная: великолепная, но немножко чужая.
Сбегали по лестнице. Он не любил беготни. Да и времени добраться до «конторы» хватало с головой. Она же, отданная уже своим заботам, торопилась, неслась, как заведенная.
— Ну, тебе направо? А мне налево! — Чмокала в щеку. — До вечера? Сможешь, позвони.
И, отойдя на десяток шагов, оглядывалась и взмахивала рукой.
Ему было радостно смотреть вслед. Смотрел, пока она не скроется в толпе, — и с легким сердцем отправлялся в свое «хозяйство».
В управлении он изучал материалы по белогвардейской эмиграции на Дальнем Востоке. Чтобы легче сориентироваться на месте, надо заранее знать, кто там «ферзь», «ладья», а кто — «пешки», откуда может грозить опасность.
В курс дела вводили товарищи. Тимофея, крепкого, большого, похожего на былинного Миколу Селяниновича, Антон знал давно. Говорил Тимофей сочным баском.