«Да! – мысленно воскликнула она. – Боже, да, пожалуйста, да. Не заставляй меня прикасаться к нему. Не заставляй меня приближаться к нему».
– Спасибо, Франц. Позже ты, возможно, позаботишься, чтобы побрить его. Но ты и так слишком много работал, а остальные необходимы на поле, – сказала она, словно со стороны изумляясь своей выдержке. – Здесь, в глуши, ему вряд ли потребуются услуги камердинера. Не беспокойся. Я… я позабочусь о нем.
– Мы сделаем так, что вы будете нами гордиться, мадам. Вот увидите. Вы были к нам так добры, дали нам приют, когда наши дома у нас отняли.
– Я горжусь тобой, Франц. Всеми вами. Сможете ли вы когда-нибудь меня простить за то, что обманула вас? Я хочу сама о нем позаботиться потому, что он мой муж, а я его жена, а не потому, что считаю, будто ты не справишься с этой работой.
– Извините, мадам. Хотя вы редко говорили о нем в моем присутствии, мне следовало догадаться, как трудно вам было без него, – сказал Франц, бросив взгляд на портрет. Он бережно положил принесенную одежду на постель и помедлил в дверях. – Пусть будет так, как вы желаете, мадам фон Леве, – с поклоном сказал он. Запор тихо щелкнул, когда он закрывал за собой дверь.
Как я желаю…
Александр чуть пошевелился во сне, и она в тревоге вскинула голову, но он уже снова лежал неподвижно.
«Удобный случай для мошенничества», – сказал он о ее обмане. Но она и без него знала себе истинную цену. Мошенничеством было все – окружающие считали ее сильной женщиной, бойцом… Но она-то понимала, что на деле была трусихой, и сейчас ей хотелось схватить Изабо и бежать прочь.
В ее мозгу, словно в пустой, но часто посещаемой комнате, раздавалось мужское похрюкивание, эти специфические животные звуки, которые издает особь мужского пола, достигнув сексуального удовлетворения.
– Нет, – задыхаясь, произнесла Катарина, закрывая руками уши. Нет, больше никогда. Никогда больше не хотела бы она прикасаться к мужской плоти, вязкой и мягкой, как перестоявшееся тесто. И никогда больше не хотела она отвратительного завершения всего этого… хотя когда-то страстно желала любви.
Она отогнала преследовавших ее гоблинов и опустила ноги на пол. С полковником не было опасности «завершения всего этого». Единственное, что ей придется сделать – промыть раны и заново перевязать их.
Она подняла крышку сундука и достала самую ветхую из трех своих поношенных нижних юбок. То была жалкая вещь, старая, залатанная, но она послужит как перевязочный материал.
Несколько минут спустя она стояла рядом с кроватью. У нее были основательная кипа аккуратно оторванных полосок, таз, наполненный горячей водой, острый нож, который она всегда держала под матрацем, – но совершенно отсутствовало мужество.
Воспоминания, как она обнаружила, могут быть мощными, словно тяжелые орудия, даже те, которые она, казалось, подавила и выбросила из головы. Закрыв глаза, она представила себя сидящей у камина с отцом Александра, рассеянный взгляд пожилого человека обращен к огню, а она читает ему последнее письмо от его сына-воина.
– Я делаю это… делаю это потому, что твои письма приносили старику счастье, – обратилась она к спящему полковнику и принялась дрожащими пальцами промывать его рану на лбу.
По крайней мере, тело его не напоминает тесто, подумала она. Это немного облегчает ее задачу. И он не похож на человека, который провел большую часть жизни в винном погребе. Это тоже облегчает дело.
Она промыла и забинтовала его рану на голове как можно бережнее, чтобы не разбудить спящего. Когда она приподняла туловище, плащ, прикрывавший его, упал, и расстегнутая сорочка обнажила скульптурные, словно высеченные, мускулы, подчеркнутые игрой света и теней. Она снова укрыла его и, разглаживая шерстяную материю, невольно почувствовала очертания его мощной груди. А это уже не помогало ей.
Обработка раны на ноге заняла больше времени, чем она предполагала, так как надо было аккуратно отделить повязку от брюк, затем размочить и снять запятнанную кровью ткань. Она узнала в ней обрывки дорогой, почти новой нижней юбки. Катарина бросила их в огонь.
Рана оказалась сабельным порезом, не слишком глубоким. Она немного зажила, видимо, он получил ее три-четыре дня назад. Катарина догадалась, что высокие голенища сапог несколько ослабили силу удара, и поэтому порез не достиг кости.
Она с трудом подняла его ногу, чтобы пропустить под нее полоску материи. Конечно, сабля могла бы перерезать его стальные мускулы. Скорее всего, враг пришел в отчаяние и ударил куда попало, подумала она, завязывая последний узел на повязке.
Пальцы ее замерли. Враг. Враг. Она в ужасе посмотрела на крепко спящего в ее постели человека. Последнее сражение в этой войне произошло в августе. А сейчас начало ноября. Но его рана недавняя. Что она наделала, позволив ему прийти сюда? И каких врагов, следующих за ним, привела в свой дом… к Изабо?
За окном ночь, но в спальне Катарины был разведен ярко пылающий огонь. Александр, совершенно обнаженный, лежал распростершись на спине. Его прикрывал только шерстяной плащ, наброшенный на бедра. Он закинул руки за голову и рассматривал свой поистрепавшийся портрет без рамы, который заказал десять лет назад для отца. «Самоуверенный молодой ублюдок, вот кто ты, – подумал он, обращаясь к своему юношескому изображению. – Хвастливый, напыщенный, с упоением победы на лице». Тогда он еще не знал, что в войне победы не бывает. Есть только тот, кто погиб, и тот, кто выжил.
Он проснулся несколько часов назад и принялся рассматривать скромную комнату. Он сразу же понял, чья эта комната, хотя предполагал, что она займет самые большие апартаменты. Его озадачило то, что в комнату втиснули две кровати – на одной лежал он, а другая, без полога, стояла в углу у хорошо прогреваемой камином стены.
И еще его удивило почти полное отсутствие женских безделушек. Большинство женщин нарочно выставляют напоказ трофеи, полученные от своих возлюбленных, – маленькие резные шкатулки из редких пород дерева, наполненные еще более редкими косметическими средствами и экзотическими духами, или отрезы шелка из Китая.
В комнате же Катарины он обнаружил только деревянную щетку, настолько отполированную, что подушечки его пальцев не ощущали ни малейшей шероховатости, костяной гребень с искусной резьбой, простой флакон с розовой водой. Он глубоко вдохнул ее запах, и его снова поразило, как и при первом взгляде на особняк Леве, что, несмотря на все шрамы, причиненные ему огнем и войной, дом все же жив и даже постепенно восстанавливается.
Он поставил флакон на место и вернулся в постель. Его тоже искалечила война, а теперь она закончена, но ему не следует ждать обновления.
Он задержал взгляд на портрете. Александр помнил, как его писали во временной мастерской художника в Праге, возведенной рядом с развалинами настоящей. Ну и ослом же он был. Осел, который думал, что слово «грех» употребляют только дураки, который считал, что может танцевать на огне и не обжечься, называл дьявола своим другом и надеялся, что находится в безопасности от уловок нечистой силы.
И в итоге именно он оказался в дураках. Его взгляд скользнул к огню. А теперь? Стал ли он умнее? Подумать только, с какой легкостью он позволил синеглазой черноволосой красавице сделать его соучастником своей интриги. У Катарины фон Леве не было необходимости в мелких безделушках, ей принадлежал больший трофей – он сам.
Он произнес грубое ругательство, адресованное себе. «Был ослом, ослом и остался», – мысленно проворчал он, снова переводя взгляд на портрет. Но по крайней мере теперь он знает, что ждет его впереди. Больше не будет никаких сюрпризов.
Щелчок щеколды предупредил его, что кто-то входит в комнату, но он не отвел глаз от своего юношеского образа. После нескольких мгновений тишины Александр услышал шелест юбок и ощутил нежный аромат роз. Его бывшая подопечная и нынешняя поддельная жена решила посетить его.