— Бьюсь об заклад, давненько ты не ела такого лакомства. — Он просунул ей гамбургер через решетку в дверце, с любопытством наблюдая за выражением ее лица, в то время как она открывала пластиковую упаковку и с наслаждением вдыхала аппетитный запах. — Почему тебя переводят? — Игриво подмигнул. — Захотелось переменить обстановку?
Кейт пожала плечами и ртом, набитым булкой и луком, изобразила улыбку. Она не знала никого из сопровождающих ее полицейских. Один из них, одетый в рубашку и синюю куртку, с прической, напоминающей мочалку из тонкой стальной проволоки, ответил:
— Ничего другого ей и не оставалось, так сказать будет вернее. Девочки пронюхали, за что она сидит.
— Да? — В голосе водителя зазвучал интерес. — И за что же? — Он повернулся, чтобы еще раз посмотреть на нее. — Ты что — скверная девчонка?
Полицейский ответил вместо нее. Ничего удивительного в том, что с ней обращались как с ребенком, дело, как говорится, привычное. Таким образом они демонстрировали свою власть.
— Не спрашивай, — сказал он. — Поверь мне, тебе лучше не знать.
Глава 2
Ночь перед Рождеством выдалась влажной и душной. Пахло подгнившими фруктами и огромными тропическими цветами, что распустились в монастырском саду. Заросли лилово-белых кустов роняли густую тень. Местные жители никогда не произносили их названия в присутствии монахинь. Женщины смущенно посмеивались, прикрывая рот ладонью, мальчишки не стеснялись друг друга, но старались, чтобы их не слышали взрослые.
Заглушая все остальные запахи, только этот мучительно стойкий аромат ощущался во мраке ночи, таинственный и дурманящий, как наркотик, не похожий ни на один из запахов, которые знала сестра Гидеон. Из-за него каждое утро она просыпалась с тяжелой головой и не могла съесть ни кусочка медовой лепешки, которую подавали на завтрак. Вместе с другими сестрами она сидела в трапезной, пила чай из трав. За бамбуковыми шторами раскинулся буйный сад, благоухающий сочной изумрудной зеленью. На фоне этого пышного цветущего великолепия Гватемалы строгость молитвы теряла смысл, делалась неуместной, предназначенной лишь для сдержанной Европы. И тем не менее монахини выводили:
Этот псалом они пели три недели назад, в третье воскресение Рождественского поста. Сестра Гидеон ясно представила себе бледный и безжизненный цветок нарцисса. Местная природа ничем не напоминала о северной простоте и строгости. Тучи экзотических бабочек, порхающих стайками, напоминающими воздушного змея, или крошечные яркие птички, пьющие цветочный нектар тонкими клювиками.
Сестра Гидеон достала большой полотняный платок и вытерла пот со лба. Неожиданно острая боль в паху (уже не в первый раз) раскаленной спицей пронзила тело. Ладони покрылись испариной, одежда душила ее. Она была облачена в ослепительно белое летнее одеяние: нижняя юбка и лиф, сутана с наплечником и белоснежная накидка ко всенощной. Белое, словно снег, покрывший мягким ровным ковром холмы Уэльса, где она жила в обители матушки настоятельницы. Три года она не видела снега.
Сестра Гидеон заняла свое место в конце процессии, как и полагалось самой младшей по возрасту и занимающей низкую ступень в церковной иерархии.
В руках она несла Младенца, держа его бережно, точно собственное дитя. Младенцем была кукла, укутанная в шерстяную шаль. Несколько лет назад монахини использовали в этих целях куклу, привезенную из Англии, со светлой кожей и белокурыми волосами, до тех пор, пока им не прислали эту из города. Увидев ее, они были разочарованы: кукла — надменная сеньорита с гребнем в длинных испанских волосах и в желтом платье с черными кружевными оборками. Сестре Гидеон было немного жаль, когда сеньорите отрезали волосы и стерли красную краску с губ. Ее одели в ночную рубашку из мягкой ткани, крошечный расшитый передничек с олененком и завернули в белую шаль.
Внезапно сестру Гидеон охватило необъяснимое чувство страха. С большим трудом она отважилась взглянуть на куклу. Блестящие черные глаза ее были широко раскрыты. В зрачках мерцала маленькая точка света — отражение свечи сестры Антонии. Ее глаза тоже были карими, но не такого темного оттенка: они были более светлыми и с золотистыми крапинками. В монастыре не было зеркал, свое отражение она могла увидеть либо в окне, либо в отполированной до блеска металлической крышке от баночки из-под вазелина, в которую она смотрелась, чтобы убедиться, что вуаль приколота ровно. Глаза, виденные ею во сне, были точь-в-точь такими же, как и ее собственные. Говорят, глаза — зеркало души. Сестра Гидеон снова посмотрела на куклу и затем быстрым движением слегка запрокинула ей голову так, чтобы глаза закрылись.