Айк смочил лоскут эспритом, предупредил:
— Будет жечь! — и начал осторожно промакивать вздувшиеся рубцы.
Человек со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы и прохрипел:
— Выродки... как будто мало плети! Кто дал вам право издеваться?
Рука Айка дрогнула, но он овладел собой и спокойно произнес:
— Это чтобы не было воспаления. Жжение скоро пройдет, терпи.
— Терпи... ну да, разумеется, — пробормотал человек и с глухим стоном ткнулся головой в солому.
Айк печально вздохнул и аккуратно смазал рубцы мазью. Наказанный больше не шевелился и явно расслабился. Мазь не только ускоряла заживление, но и смягчала боль — к счастью, магистрат об этом не знал.
Закончив, Айк поспешно взял лошадь под уздцы и повел ее прочь с площади. Колеса гремели по булыжнику. Перед ними расступались — толпа начала рассеиваться.
Эдвард шел с другой стороны от лошади обычным размеренным шагом, глядя перед собой в одну точку. Мокрый капюшон плаща облепил суровое, смуглое лицо с высокими скулами. Руки он прятал под плащом, и Айк вспомнил, как отец остановился во время наказания.
Что же с ним случилось?
К задней стене их дома примыкал длинный сарай, в нем отлеживались те бедолаги, которые не могли сразу уйти. По закону обязанности Свершителя заканчивались в тот момент, когда последний удар опускался на спину приговоренного, но Эдвард придерживался своей точки зрения.
По мере того, как количество взглядов, направленных на Айка, уменьшалось, ему становилось легче. Слава Всемогущему, все закончилось! Обычно они проводили Свершения в базарные дни — чем больше народу их видело, тем лучше, считали в магистрате. Но если в тюрьме не хватало места, случалось браться за плеть и чаще.
Эдвард повел в сарай первого наказанного — тот был уже немолод и от слабости едва держался на ногах. Второй сам выбрался из телеги и стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу.
— Я пойду? — спросил он, опасливо глядя на Айка.
— Да, если можешь, — спокойно ответил тот. Распряг лошадь и повел со двора — в конюшню магистрата.
Человек, судя по звукам, неуверенно двинулся следом. Айк покосился на него. Он не любил, когда кто-то шел у него за спиной.
— Ну что еще? — Он хотел произнести это ровно, как отец, но получилось резко и грубо. — Сильно болит? Подойди к отцу, пока есть возможность…
— Не, не болит. — Человек помялся, потом быстрым шагом догнал Айка и преградил ему дорогу, вынудив остановиться. — В том-то и дело, что не болит. Я... это из-за того, чем ты мазал?
— Да, — сухо произнес Айк, — постарайся не мочить пару дней, и все пройдет.
— Ага... то есть... я хотел сказать... того... спасибо! — неожиданно выпалил человек, стискивая руки.
Айк в удивлении поднял глаза и впервые по-настоящему посмотрел на своего визави. Он был невысоким, темноволосым, с печальными серыми глазами.
— Не за что, — медленно произнес Айк, — постарайся больше не красть… — и неожиданно добавил: — Во всяком случае, не попадаться!
Углы рта человека дрогнули в слабой улыбке.
— Теперь уже без разницы. — Какое-то отрешенное спокойствие прозвучало в его голосе. Спокойствие обреченного. — А жаль.
— Да, жаль, — согласился Айк и мягко потянул лошадь за повод, — давай, девочка, шевели ногами. Овес тебя ждет.
***
Дождь почти прекратился, в разрывах облаков робко голубело небо. Плащ промок насквозь, и Айк, вернувшись, первым делом повесил его сохнуть у плиты. Жарко натопленная, она распространяла ровное, мягкое тепло.
Айк присел у стола и начал жадно откусывать от большого куска хлеба, запивая молоком. Перед Свершениями он никогда не ел, и сейчас голод давал о себе знать.
— Поднимись сюда! — крикнул сверху Эдвард.
Айк поморщился, но затолкал в рот остаток хлеба и поспешил на зов.
Отец был в мастерской — он успел переодеться и распустить влажные волосы и выглядел очень по-домашнему. Дома, в лесу, он не носил косу и не одевался в черное, словно стремился забыть о том, что происходило в городе.